Кэтрин Куртц - Дерини. Трилогия [ Возрождение Дерини. Шахматы Дерини. Властитель Дерини]

Бронвин вспомнила детскую возню в цветнике, всегда полном цветов; вспомнила лето; когда Аларик упал с дерева и сломал руку, и небывалое мужество, с которым он в свои восемь лет переносил боль. Она помнила множество секретных лазов в стенах крепости, куда забирались они, играя в прятки, и тихую, безмятежную часовню, где была погребена их мать, — Бронвин часто и подолгу бывала там.

Она никогда не видела своей матери. Леди Алиса де Корвин де Морган умерла всего через несколько месяцев после рождения дочери от молочной лихорадки, столь часто пресекающей жизнь молодых матерей; Аларик, в отличие от нее, помнил мать, или только говорил, что помнит. В памяти Бронвин остались лишь удивительные рассказы леди Веры о женщине, родившей их, а в душе — чувство горечи, что ей не довелось видеть свою мать — эту блестящую и удивительную леди.

Вспоминая прошлое, Бронвин остановилась в раздумье на террасе, потом подошла к двери и заглянула в комнаты. Время еще есть, и она успеет дойти до маленькой часовни и вернуться к обеду.

Она почти уже дошла до двери, ведущей в ее спальню, когда споткнулась о порог и остановилась, потирая ушибленную ногу. И тут Бронвин невольно услышала разговор: два голоса — оба женские — раздавались, как она поняла, из ее спальни.

— Ну не знаю, почему ты ее так защищаешь, — сказала одна женщина, и Бронвин узнала голос леди Агнес, одной из своих фрейлин. Она выпрямилась и подошла чуть ближе к двери, поняв, что говорят о ней.

— И то верно, — сказала другая. — Она ведь не то что мы с вами.

Это была леди Марта.

— Она женщина, как и мы, — мягко возразил третий голос, по которому Бронвин узнала свою любимицу — Мэри-Элизабет. И если она любит его, а он ее, в этом нет ничего предосудительного.

— Ничего? — возмутилась Агнес. — Но она… она…

— Агнес права, — сурово сказала Марта. — Наследник герцога Кассанского мог бы найти себе жену получше дочери…

— Дочери какой-то Дерини, — закончила леди Агнес.

— Она никогда не знала своей матери, — возразила Мэри-Элизабет, а ее отец был лордом. И Дерини она только наполовину.

— Для меня и полу-Дерини — это чересчур! — гневно заявила Марта. — Я уж не говорю о ее несносном братце.

— Она не отвечает за брата, — сдержанно возразила Мэри-Элизабет. — И я ничего дурного не могу сказать о герцоге Аларике, кроме того, что он везде и всюду демонстрирует свое могущество, может быть больше, чем этого требует благоразумие. Но он тоже не виноват в том, что родился Дерини, как и леди Бронвин. И если не герцог, то кто еще может сейчас помочь королю Гвиннеда?

— Мэри-Элизабет, ты что, защищаешь его? — воскликнула Агнес. — Да это же чуть ли не богохульство!

— Это и есть богохульство! — подхватила Марта. — Это еще и похуже, это попахивает изменой и…

Бронвин наслушалась достаточно. Почувствовав боль под ложечкой, она повернулась и быстро пошла вдоль террасы обратно и вскоре спустилась по ступеням в отдаленный уголок сада.

Что-то такое всегда случается. Она могла бы прожить недели, даже месяцы, не вспоминая об этом черном пятне — своем происхождении.

А потом, когда она уже стала бы забывать о том, что связывает ее с Дерини, когда почувствовала бы, что ее принимают за то, что она есть, а не за какую-то проклятую ведьму, случай вроде сегодняшнего все равно произошел бы. Кто-то всегда будет помнить об этом и не упустит случая, чтобы представить все в дурном свете, словно быть Дерини — нечто позорное, нечистое. Почему люди так жестоки?

«Люди!» — подумала она с тоскливой улыбкой. Теперь уже она сама пользовалась теми самыми словами — «мы» и «они». И так было всякий раз, когда она получала неожиданный удар, подобный сегодняшнему.

Но почему это случилось в первый же день? Ничего дурного нет в том, что кто-то родился Дерини, что бы там ни говорила церковь. Как заметила Мэри-Элизабет, никто не выбирает, кем ему родиться. И потом, Бронвин никогда не пользовалась своими силами.

Ну, или почти никогда.

Она нахмурилась, подойдя к часовне, где была похоронена ее мать, сложив руки на груди и поеживаясь от прохладного ветерка.

Конечно, порой ей приходилось пользоваться своими силами, чтобы обострить слух, зрение, обоняние, если в этом была нужда. А однажды она разговаривала на расстоянии с Кевином; тогда оба они были еще слишком юны, и удовольствие, получаемое от запретного действия, было сильнее страха наказания.

Иногда она приманивала птиц, чтобы покормить их с руки, — но этого уж точно никто не видел.