Жаклин Гё: Йо-хо-хо, и бутылка рома

— Висишь, чешуёк? — понимающе спросил Йорик.

Гильермо придушенно кивнул.

Йорик разрезал петлю ножом.

— А если б я другой дорогой пошёл?

— Висел бы, пока лиана не сгниёт, — со знанием дела объяснил вечный мученик. — Так уже было.

— А если было, чего опять полез?

— Ну, вдруг оно уже выветрилось, заклятье-то… всё-таки две тысячи лет…

— Понятно. Слушай, а вы, ящерицы, пьёте только воду?

— Естественно, — вздохнул Гильермо. — Мы же рептилии.

— Так может, твоя баба только на неё запрет наложила?

— Не знаю, — неуверенно сказал Гильермо.

— Ну так пошли, проверим, — предложил Йорик. — А то я заколебался уже один бухать. Как-то стрёмно…

Через полчаса совершенно пьяный Гильермо говорил заплетающимся языком:

— Йо-рррик…ик! Ты знаешь, кто ты? Ты гений!!! Нет, не спорь! Ты — гений!

— А я чего, спорю, что ли? Гений так гений… Ни хрена ты пить не умеешь, чешуёк, — с четырёх яичных скорлупок так ужрался… Ладно, потренируем…

Так у Йорика появился собутыльник. По вечерам они сидели на самом краю выступавшего в море высокого утёса, а вокруг них в душных тропических сумерках двоились и троились яркие южные звёзды. Беседы их были полны задушевности и понимания.

— А почему женщин нельзя критиковать по утрам? — спрашивал Гильермо.

— Нам этого не понять, чешуёк, — философски цедил сквозь бульканье Йорик. — Мы на бигудях не спали…

После шестой скорлупки ящерком обычно с новой силой овладевало желание проверить, не истёк ли у его проклятья срок годности. Он бросался с утёса вниз на острые камни и не разбивался. А Йорик откидывался на спину и с интересом наблюдал, как в чёрном бархатном небе то встаёт на хвост, то валится на брюхо Большая Медведица.

Но вот однажды на горизонте появилась тёмная точка.

— Йорик, смотри! — потянул пирата за штаны Гильермо. Тот повернулся. Точка росла, медленно принимая знакомые очертания корабля.

— Блин… — помотал головой Йорик. — Они и правда решили зайти сюда на обратном пути…

— Это что, за тобой?!

— Ну да… Давай, что ли, посошок?

— Тамбовский волк тебе посошок! — яростно выкрикнул Гильермо, отпихивая протянутую скорлупку. — Тупой, невежственный, бесчувственный пень!

— Ты чего, чешуёк? — опешил пират. — Перегрелся?

— Нет, блин, замёрз! Ты сидел здесь, на этом острове, не знаю сколько дней, ты мог загадать тысячу, нет, миллион желаний и избавить меня от опостылевшей вечной жизни! Но ты такой примитивный ленивый ублюдок, что у тебя не хватило фантазии даже на одно! А теперь ты уедешь, и я опять останусь здесь один, и это будет ещё хуже, чем раньше!

— Почему хуже-то? — спросил ошарашенный Йорик.

— Потому что я привык к тебе, чёртов алкаш! — выкрикнул Гильермо и бросился с утёса.

Пират свесил голову вниз и крикнул вдогонку:

— А чего это я алкаш-то?! Вместе ж бухали!

Гильермо не стал смотреть, как уезжает Йорик. Он бродил в кустах до самого заката. Только с наступлением сумерек решился он выйти опять на берег.

На месте костра было чёрное пепелище. На стволе пальмы вкривь и вкось острым пиратским ножом были вырезаны слова:

ЭТА

НИ

ПАТАМУ

ЧТО Я

ТУПОЙ

ПРОСТА

Я

НИ

ХАТЕЛ

ЧТОП

ТЫ

УМИР

Тихо и пусто теперь на Сундуке Мертвеца. Шелестит под морским бризом пальма, на стволе которой давно уже поблёкли и затянулись порезы. Шуршат о белый прибрежный песок ласковые карибские волны. Лениво живут свою медленную долгую жизнь морские черепахи. По вечерам над горизонтом поднимается огромная медно-жёлтая луна и задумчиво смотрит на одиноко торчащий из воды утёс, на котором не видно больше двух силуэтов. А где-то вдалеке, затерянный среди Мирового океана в точке с никому не известными координатами, всё ещё плывёт вслед за навсегда ушедшим кораблём непотопляемый Гильермо…