Джеймс Брэнч Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1

— Но, Мирамон, если всего несколько месяцев назад твоя любовь была так сильна, что привела к похищению…

Волшебник же назидательно проговорил:

— Думаю я, что любовь — сплав мгновенный тени и плоти. Те, кто стремятся любовью владеть, часто в глупость впадают. Любящий, видя, что движется сплав, как богиня златая, гонится следом за нею, в итоге лишь плоть настигая. Тень золотая же меркнет с восходом семейного солнца, тает она, как туман, навсегда без следа исчезая. А остается в объятиях мужа лишь плоть, что прекрасна — нет тут сомненья, — но плоть, его же подобная плоти; и болтовня, болтовня, болтовня; поцелуи всех видов. Что ж, остается любовь, но уже не такая, как прежде.

Тут недоделанное создание вылезло обратно из камина и взобралось по ноге Мирамона, по–прежнему слабо хныча. Он задумчиво взглянул на него, затем открутил этому существу голову и бросил обломки в мусорное ведро,

Мирамон вздохнул и сказал:

— Вот плач мужей, что сейчас существуют и жить будут завтра: «Что приключилось с красавицей той, на которой женился? Как с этой женщиной мне обходиться, что в жизнь мою входит? К ней остается любовь, но уже не такая, как прежде».

Пока Мирамон философствовал, юноши тупо переглядывались: в их возрасте знание этого предмета было еще смутным.

Затем Мирамон продолжил:

— Да, тот мудрее, кто сдержит желанья свои от подобных излишеств. Да, тот мудрее, кто, зная, что тень прелестнее делает сущность, мудро следит за путями той безответственной тени, коею схватишь — она убежит, отвернешься же — шествует рядом, жизнь золотя сияньем своим и жену сохраняя вечно юной, прекрасной, и мудрой, и неотразимой; вечно тебя оставляя не очень довольным, при этом во всеоружье достоинства, что несохранно в довольстве. Что ж, поскольку любовь — сплав мгновенный тени и плоти, то наслаждаться ты можешь одной — не обеими сразу.

— В общем, — согласился Мануэль, — может, все это так. Но я никогда не понимал гекзаметров и поэтому не видел толку в разговоре с их помощью.

— О, но у меня так получается само собой, когда я глубоко взволнован. Полагаю, поэзия в моей душе прорывается наружу в тот миг, когда я теряю власть над собой, а сейчас я думаю о неизбежной разлуке с моей дорогой женой. Понимаете, она активно заинтересовалась моим творчеством, а этого не вынесет ни один художник в любом виде искусства, — мрачно говорит Мирамон.

— Но как так может быть? — спрашивает его Ниафер.

— Все знают, что я создаю людям сновидения. Теперь же Жизель заявляет, что у смертных достаточно неприятностей в реальной жизни, чтобы видеть их еще и во сне…

— Несомненно, это верно.

— Поэтому она разрешает мне создавать лишь жизнеутверждающие, назидательные и приятные сны. Она говорит, что я должен дать усталым людям то, в чем они больше всего нуждаются, и делает акцент на важности того, чтобы каждый человек спал в здоровой атмосфере. Поэтому мне не разрешается создавать ни изящные кошмары, ни милые ужасы — ничего будоражащего или шокирующего, никаких морских змеев, кракенов, гиппогрифов — ничего, что дает мне полную свободу творчества. И мое искусство страдает. Что же касается других снов, более шаловливой природы…

— Интересно, о какого рода снах ты говоришь, Мирамон?

Волшебник объяснил, что он имел в виду.

— Теперь подобные сны она тоже категорически запретила, — добавил он со вздохом.

— Понятно, — сказал Мануэль, — почему у меня с некоторых пор не было снов такого рода.

— Нигде ни одному человеку не позволено видеть сны такого рода в эти ночи, нигде никому во всем мире. И тут опять–таки страдает мое искусство, ибо мои создания в этой сфере всегда были особенно живы и действенны и доставляли удовольствие самым стойким. Кроме того, Жизель уверяет, что все делает и говорит все ради моего блага. Короче, ребята, моя жена проявляет такой «лестный» для меня интерес ко всем моим предприятиям, что единственный выход для любого гуманного волшебника организовать освобождение ее из моих когтей, — сказал Мирамон с раздражением. — Трудно объяснить это тебе, Мануэль, прямо сейчас, но после того, как ты женишься на Жизели, ты постигнешь это на своей шкуре.

— Но, Мирамон, я изумляюсь тому, что какая–то женщина во власти великого волшебника управляет им, женщина, которая, в конце концов, может всего лишь болтать.

Мирамон, какое–то время беспомощно моргая, смотрел на Мануэля.

— Неженатого человека это действительно удивляет, — сказал он. — В любом случае я позову ее, и ты сможешь объяснить, как ты победил меня, а значит, сможешь забрать ее и взять себе, да помогут тебе Небеса!