Ольга Гусейнова - Светлая и Темный

— Почему… косу? И… плюют… в свою же…

— Носить короткие волосы могут лишь бархатники. — Ройван смог, наконец, распрямиться и вытереть пот со лба. — Это привилегия, которая сохраняется за потомками древних родов, дается верховным советом за заслуги перед драканами и правом гранта. Она же — ничтожество, которое посмело остричь волосы. Без права такие — изгои, отщепенцы, которых не примут ни в одном приличном доме. Никто!

— Боже, зачем же так… жестоко? — прохрипела я.

Лорд Данкеро, не разделяя моих чувств, поморщился и с презрением ответил:

— Эта пиявка не заслуживала снисхождения. — Затем бросил короткий взгляд на Керо, стоявшего за моей спиной, и добавил: — Если бы не ваша ранимость, миледи, то… Лично я бы убил ее на месте за оскорбление хозяйки дома, попытку питаться вашей болью и…

Резко подняла ладонь, обрывая его:

— Я поняла, спасибо, лорд. — Встала, испытывая непреодолимое желание скукожиться, уменьшиться, втянуть голову в плечи и не знать подобных жестоких реалий, не видеть и не чувствовать. Тихо обратилась к гранту: — Если позволите, милорд, я хочу побыть одна, прогуляться… во дворе.

Не дожидаясь ответа, сначала медленно, потом ускоряя шаг, вышла из зала, из дома, уходя дальше и дальше, перебежала по крепкому мосту через ров и, приподняв сырой от эля подол, рванула со всех ног в сторону садов.

Вопреки здравому смыслу, истерика набирала обороты, сметая внутренние барьеры, не давая думать, мешая остановиться, заставляя тупо бежать дальше.

Два месяца я находилась в странном подвешенном состоянии, старалась не принимать происходившие события близко к сердцу, не переживать, а думать и делать. Хотя вряд ли у меня это хорошо получалось. Я не могла планировать свою жизнь, поступки, действия, как делала раньше, в той жизни. Старалась не вспоминать о том, чего больше никогда не будет: дом, Землю, друзей, которые, несмотря ни на что, всегда были готовы прийти на помощь, отца, могилы матери, бабушки и деда, за которыми, быть может, больше никто не захочет ухаживать, — все, связанное с прошлой жизнью.

А сейчас…

Вспомнился момент, когда темнота наступала, поглощала сознание, когда я теряла связь со своим телом. Умирала. Холод и дикое одиночество в пустоте, когда искра сознания или души, не раздумывая, кинулась в прорыв к чужому теплу, а боль стала союзницей в борьбе за жизнь. Боль, которой я боялась больше всего на свете — физическая и душевная, поэтому сторонилась сильных эмоций, пряталась в шкурке серой мышки.

Пережить смерть, боль и воскрешение, узнать, что ты теперь не человек, а чешуйчатая полукровка, мало того — уже дважды замужем и даже вдова. День за днем по крупицам собирать информацию, тонуть в чужих кошмарах, с жадными судорожными вдохами выныривать оттуда, ощущая на своих руках кровь разумных существ… А потом снова и снова получать удары судьбы и платить по счетам чужой души… Влюбиться в нечеловека, столкнуться с чудовищной пародией на Свет и Тьму — Эсфадосом, миром, где все перепутано, перевернуто… И снова привыкать, принимать, выживать и обживаться. И даже с Тьмой найти общий язык. С чужим домом разделить свое сознание, а с мужчиной — свои чувства и эмоции…

Я неслась как сумасшедшая, горной козой перепрыгивая камни, задыхаясь от боли в груди, спотыкаясь, но упорно продолжая бежать дальше — не от кого-то, а от себя. Подобно лавине, сорвавшейся с горы и устремившейся вниз, набирая обороты и массу, летела в неизвестность, подстегиваемая чужой яростью и страхом, которые подгоняли меня словно добычу, доводя до невменяемого состояния.

Ворвавшись в какой-то сад, получила хлесткий удар веткой по лицу, и в этот момент меня, подхватив под грудью, подняли вверх чьи-то руки. Прижали к каменному, тяжело дышавшему телу. А следом накрыла чужая ярость, страх, сочувствие и решимость.

Я извивалась и вырывалась изо всех сил, задыхаясь и вопя, но меня встряхнули с гневным рыком:

— Успокойся, Сафи, не дури…

Сэбиан… Его глухой, взволнованный до предела голос словно холодной водой окатил. Я обмякла, повиснув у него на руках, и зарыдала.

— Что случилось, Светлячок? — хрипло спросил он. Поставил меня на дрожащие ноги, но крепко прижимал к себе спиной.

— Что случилось? — истерично взвизгнула я. — Разве можно бить женщину… ногой… бывшую любовницу, с которой ты…

— Она…

— Плевать! Плевать, что сделала она. — Оказывается, не глядя на него, было легче выговориться. — Но ты… а они… они ели с ней хлеб, смеялись недавно, а после плевали ей в лицо… Из-за чего? Дурацкого испачканного платья? Я бы… я бы нашла способ поставить ее на место… а ты…