Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Полые холмы

В тот вечер я увидел луну. Полная и сияющая, она стояла прямо над проломом, и на мое обращенное к небу лицо лился свет столь белый и чистый, что мне казалось, будто я пил его, как воду. Я не отваживался пошевелиться, пока она не исчезла, а за ней — и маленькая яркая звезда, подобно собаке всегда сопровождавшая луну.

Возвращаясь, я прополз под комнатой, которая до того пустовала, а теперь наполнилась голосами.

Разумеется. Комната Камлаха. Мой дядя был не один; я не знал имени бывшего с ним человека, но, судя по выговору, это был один из воинов его отряда. Еще раньше я узнал, что эти воины родом из Корнуолла. У незнакомца был густой, раскатистый голос, так что я мог уловить только несколько слов из сказанной им фразы — боясь задерживаться на одном месте, я как можно быстрее старался проползти меж столбами и не издать при этом ни звука.

Я уже уперся в стену, отыскивая сводчатый лаз в соседнее помещение, как вдруг задел плечом разбитую вытяжную трубу, и неплотно державшийся кусок обожженной глины, загремев, упал на пол.

Голос корнуэльца внезапно оборвался.

— Что это?

Затем из разбитой трубы донесся голос моего дяди, причем так отчетливо, будто он говорил мне в самое ухо.

— Ничего. Крыса, наверное. Гремело под полом. Говорю тебе, дворец разваливается на части. — Наверху отодвинули кресло, и тяжелые шаги направились в дальний от меня угол комнаты. Голос стал глуше. Мне показалось, что я услышал звон кубка и бульканье наливаемого напитка. Медленно-медленно я начал продвигаться вдоль стены к лазу.

Дядя возвращался.

— …пусть даже она откажет ему, невелика важность. Она здесь не останется, во всяком случае, лишь до тех пор, пока моему отцу хватает сил противиться епископу и держать ее при себе. Уверяю тебя, раз она устремилась мыслями к тому, что она называет двором всевышнего, мне нечего бояться, даже если он заявится сюда собственной персоной.

— Ну, раз уж ты так ей веришь…

— О да, я ей верю. Я расспрашивал повсюду и везде слышал одно и то же. — Он засмеялся. — Кто знает, может, нам еще придется благодарить судьбу за то, что есть кому замолвить за нас словечко при этом ее небесном дворе до того, как будет сыграна эта партия. И, как мне говорили, своим благочестьем она еще всех нас спасет — если только захочет.

— Что ж, тебе это может понадобиться, — заметил корнуэлец.

— Возможно.

— А мальчик?

— Мальчик? — переспросил мой дядя. Он остановился, затем его мягкие размеренные шаги послышались вновь. Я весь обратился в слух. Мне надо было услышать. Я не вполне осознавал, почему мне это необходимо. Меня не слишком волновало то, что меня звали бастардом, трусом или дьяволовым отродьем. Но в ту ночь над проломом стояла полная луна…

Дядя возвратился. Его голос звучал ясно, беззаботно и снисходительно.

— Ах да, мальчик. На первый взгляд смышленый ребенок, и, пожалуй, его здесь недооценивают… он довольно приятный, если говорить с ним учтиво. Я приближу его к себе. Запомни это, Алун, мне нравится мальчик…

Он позвал слугу, чтобы тот снова наполнил кувшин вином, и, воспользовавшись этим, я поспешил ускользнуть.

С этого все и началось. Целыми днями я повсюду сопровождал Камлаха, а он терпел мое присутствие и даже поощрял его. Мне и в голову не приходило, что мужчине двадцати одного года не всегда может быть по нраву, что за ним по пятам следует шестилетний щенок. Моравик бранилась, когда ей удавалось меня поймать, но мать моя казалась довольной и просила кормилицу оставить меня в покое.

Лето в тот год выдалось жаркое. В окрестных землях все было мирно, и первые дни по возвращении домой Камлах предавался безделью, отдыхая в усадьбе или объезжая с отцом или своей свитой созревшие для жатвы поля и долины, где спелые яблоки уже опадали с деревьев.

Южный Уэльс — чарующий край с зелеными холмами и глубокими долинами, с просторными и золотистыми от полевых цветов заливными лугами, на которых тучнеет скот, с дубовыми лесами, где привольно резвятся олени, и с временами сизыми, временами прозрачно-голубыми скалистыми нагорьями, где весной кукует кукушка, а по зиме рыщут волчьи стаи и где даже в снежный буран мне доводилось увидеть, как просверкивает случайная молния.

Маридунум примостился там, где открывается в море эстуарий, в устье реки, которая на военных картах обозначена как Тобий, но валлийцы называют ее Тиви. В этом месте холмы расступаются, образуя ровную и широкую долину, и Тиви течет по глубокому руслу, через болота и заливные луга, плавно извиваясь между пологими берегами.