Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Полые холмы

Будек был королем Малой Британии и кузеном Амброзия и Утера. Именно он двадцать лет назад приютил двух братьев: Амброзию было тогда десять лет, а Утера еще не отлучили от груди кормилицы — когда их из предосторожности увезли за море после того, как Вортигерн убил их старшего брата, законного короля. Собственный замок Будека был возведен из камней, оставшихся после постройки лагеря Амброзия на расстоянии нескольких саженей от него. Вокруг двух цитаделей возник город: скопление домов, мастерских и хижин, окруженных стеной и рвом для защиты. Будучи уже в преклонных годах, Будек объявил Амброзия своим наследником, дал ему титул графа Британского, а заодно и сделал военачальником надо всеми своими полками. Прежде считалось, что братья останутся в Малой Британии и станут править ею после смерти Будека. Но теперь, когда власть Вортигерна над Большой Британией ослабла, а Амброзий получил существенную помощь людьми и деньгами, ни для кого не являлось секретом, что он задумал прибрать к рукам Южную и Западную Британию, а Утер — великолепный воин уже в свои двадцать лет — будет, как надеялись, править Малой Британией, и таким образом по крайней мере еще на одно поколение удастся сохранить римско-кельтский барьер двух королевств против накатывающих с севера варварских орд.

Вскоре я обнаружил, что хотя бы в одном Амброзий был истым римлянином. Первое, что со мной сделали после того, как свалили меж двух часовых у входа в его внешний покой, — это схватили, раздели и отправили в баню; я был настолько обессилен, что не мог уже ни задавать вопросы, ни протестовать. Здесь-то отопительная система работала; от горячей воды валил пар, и мое замерзшее тело целых три минуты с болью и восторгом привыкало к ее жару. Человек, привезший меня домой — им оказался Кадал, один из личных слуг Амброзия, — собственноручно искупал меня. Проделал он все это по личному указанию Амброзия, о чем и сообщил в немногих словах, отмывая, умащивая и обсушивая меня. После чего помог мне облачиться в чистую тунику из белой шерсти, лишь на пару размеров больше, чем было бы мне по росту.

— Это для того, чтобы быть уверенным, что ты не удерешь снова. Он хочет поговорить с тобой, и не спрашивай почему. Тебе нельзя носить такие сандалии в этом доме. Одной Дие известно, где тебя в них носило. Впрочем, ясное дело, где ты в них ходил. В коровнике, да? Можешь ходить босиком, полы теплые. Ну вот, по крайней мере ты чист. Есть хочешь?

— Ты шутишь?

— Тогда пойдем. Кухня вон там. Хотя если ты и впрямь незаконнорожденный внук короля или что ты там ему наболтал, то, наверное, чураешься есть на кухне?

— Придется разок потерпеть.

Он бросил на меня хмурый взгляд, но потом ухмыльнулся.

— А храбрости тебе не занимать, надо отдать тебе должное. Ты неплохо смог за себя постоять там, у камня. Ума не приложу, как тебе удалось так складно все придумать. Взял их и огорошил. Когда Утер тебя сцапал, я за твою жизнь не дал бы и пары булавок. Как бы то ни было, ты обвел их вокруг пальца.

— Я сказал правду.

— О, конечно, конечно. Что ж, скоро ты сможешь еще раз поведать свою историю, и постарайся, чтоб звучала она поубедительней, а то он терпеть не может людей, которые попусту отнимают у него время, понимаешь?

— Сегодня?

— Вот именно. Сам узнаешь, если ты доживешь до утра, он не особенно много времени тратит на сон. И если уж на то пошло, так и принц Утер тоже; впрочем, он не то чтобы так уж трудится. Во всяком случае, он проводит ночи не над бумагами, а усилия, сколь огромными бы они ни были, предпочитает прилагать на другом поприще. Пошли.

Еще за несколько шагов до кухни в нос мне ударил запах горячей пищи, вскоре я услышал и шипение сковородок.

Кухня была просторной; она показалась столь же величественной, как обеденный зал во дворце деда в Уэльсе. Пол был выложен гладкой красной плиткой, а в торцах на возвышениях помещались огромные очаги. Вдоль стен протянулись разделочные столы, под которыми были сложены емкости с маслом и вином, а над ними — полки и стойки для утвари и блюд. Заспанный мальчишка у очага разогревал масло в сковороде на длинной ручке; в топке пылал уголь, на разогретой плите томился горшок с супом, на решетке потрескивали и плевались салом колбаски, а откуда-то доносился запах жарящегося цыпленка. Я заметил, что, несмотря на кажущееся неверие Кадала в мою историю, еду мне подали на самианской тарелке тонкой работы, с таких, наверное, ели за столом самого Амброзия, а вино налили в стеклянный кубок из красного, обливной майолики, кувшина с резной пробкой и табличкой «Запас». Постелили даже белую салфетку тонкого полотна.