Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Полые холмы

Саксы, попавшие в свою же ловушку, запертые в долине распахнувшей по флангам крылья могучей ратью и зажатые между скалой Каэрконана и узкой тесниной, где собирались устроить засаду, сражались как демоны. Но преимущество было не на их стороне: они вступили в битву со страхом в сердцах — страхом перед Амброзиевой славой и его жестокостью при покорении Генореу, но более всего — как мне говорили — со страхом, который вселило в них мое пророчество Вортигерну и который передавался из уст в уста со скоростью огня, охватившего крепость Генореу. И конечно, знамения были на руку Амброзию. Две рати сошлись перед самым полуднем — и к заходу солнца все было кончено.

Я видел все — от начала и до конца. Это была первая великая битва в моей жизни и, я не стыжусь в том признаться, — почти последняя. Оружие в моей битве — не копье и не меч. Если молва говорит правду, я приложил руку к победе при Каэрконане еще до того, как прибыл на поле битвы, а достигнув его, волею моего бога сыграл в ней роль, однажды и в шутку отведенную мне Утером.

Я доехал с Кадалом до Каэрлеона, где мы застали небольшой отряд войск Амброзия, стоявший гарнизоном в местной крепости, и еще один, как раз выезжавший в Маридунум для восстановления тамошнего форта. А также, как доверительно сообщил мне капитан второго отряда, — сделать все возможное, чтобы не пострадал тамошний монастырь. «Все добрые христиане, — важно добавил он, едва заметно подмигнув мне. — Вот сколь велико благочестие нашего командующего». Более того, он получил распоряжение отрядить нескольких верховых, которые должны были сопроводить меня к Амброзию. Мой отец не забыл даже прислать мне кое-что из одежды. Потому я отослал Кадала, к вящему неудовольствию последнего, назад — по мере возможности привести в порядок пещеру Галапаса, — а сам под охраной выехал на северо-восток.

Мы нагнали армию британцев как раз перед Каэрконаном. Войска уже развернулись для сражения, и нечего было даже думать о том, чтобы повидаться с командующим, и потому, подчинившись переданному с гонцом распоряжению, мы отвели коней к подножию западного холма, где воины из различных племен Южного Уэльса недоверчиво поглядывали друг на друга поверх мечей, обнаженных ради битвы с саксами. С таким же недоверием взирали на меня всадники моего эскорта: все время пути они не решались навязать мне разговоры, и по выражениям их лиц было очевидно, что они относятся ко мне не без трепета — и не только потому, что видят во мне признанного сына Амброзия, но и потому, что уже я прослыл «пророком Вортигерна». Неизвестно, когда прилепилось ко мне это звание, и один мой бог знает, сколько лет мне потребовалось для того, чтобы от него избавиться, как сбрасывает змея старую кожу. Когда я со своим эскортом явился к капитану, поставленному командовать западным флангом, и попросил указать нам место в боевых порядках, тот сперва ужаснулся, а затем с самым серьезным видом стал умолять меня остаться в стороне от грядущего сражения и подыскать возвышенность, откуда меня было бы хорошо видно его людям, чтобы они знали, как он это представил, «что пророк здесь и с ними». В конце концов я подчинился и обосновался на вершине небольшого утеса, откуда, завернувшись в плащ, я приготовился наблюдать за полем битвы, раскинувшимся подо мной словно живая карта.

Амброзий находился в самой середине: я видел белого жеребца и развевающегося над ним Красного Дракона. Справа мелькал лазоревый плащ Утера, скакавшего вдоль строя. Предводителя левого крыла я узнал не сразу; серый конь, крупный кряжистый всадник, как влитой сидящий в седле, белое знамя с гербом, который я сперва не мог распознать. Затем я увидел, что на нем за герб. Вепрь Корнуолла. Левым флангом Амброзия командовал не кто иной, как седобородый Горлойс, властитель Тинтагельский.

Боевой порядок, в котором выстроились саксы, ни о чем мне не говорил. С детства я слышал о свирепости этих светловолосых великанов; меня, как и всех британских детей, с младенчества воспитывали на рассказах об их жестокости. Говорили, во время боя на них нисходит священное безумие и они с неослабевающей силой и яростью способны драться, истекая кровью из дюжины ран. Но если свирепости и силы у них было в избытке, то порядка и дисциплины им не хватало. По-видимому, это было правдой. Я не мог разглядеть ни построения, ни плана в бескрайнем море сверкающего металла и развевающихся конских грив, которое пребывало в постоянном движении, подобно воде, готовящейся прорвать плотину.