Андрей Астахов - Девятый император

– Крысы! – вопила Руменика. – Мерзавцы!

Ее швырнули на лежак, и один из воинов приставил к ее груди копье, пока остальные уводили Акуна. Сквозь слезы Руменика увидела, что старик ей улыбается и подмигивает. Она не могла понять, что сказал Радим, а между тем воевода велел перевести девушку из поруба наверх, в светелку. Ей вообще было все равно. От нее уводили Акуна, и это сейчас было единственное, что ее волновало. И она продолжала выкрикивать самые грязные и витиеватые ругательства, которые когда-то слышала от Хорлы, от пьяных моряков, от тех, кто окружал ее в детстве. Она продолжала ругаться, когда Акуна увели, когда за ним закрыли дверь поруба, когда лязгнул засов, и стало тихо. Она ругалась, когда осталась одна. Ругалась и плакала от горя и собственного бессилия.

Народ для суда над чужеземцами собрали в посаде и привели к полудню на площадь к избе воеводы. Снег перед домом плотно утоптали, подсудимых вывели и посадили под охраной под навес для лошадей – так, чтобы их могли видеть все. Сам Радим сел в кресло на крыльце дома. Записывать показания свидетелей позвали местного дьяка.

Руменика поклялась себе, что будет сильной. Она с ненавистью и презрением смотрела на Радима, на свидетелей, на всех собравшихся. Ее лицо так ясно отражало ее чувства, что в толпе шептались; «Ты погляди, какая девка-то злая! Чисто чертовка!» Акун сохранял полную невозмутимость. Он запретил Руменике говорить, хотя перстень девушке вернули вместе с одеждой и прочими вещами. Чтобы случайно не выдать себя, Руменика после недолгих колебаний сняла перстень с пальца и спрятала на груди.

День выдался солнечный, ясный, хоть и морозный. Руменика куталась в свою шубу, а старый милд, казалось, совсем не замечал холода. Акун внимательно следил за происходящим, прислушивался к тому, что говорят свидетели и судья – воевода Радим.

Допрос свидетелей прошел быстро. Первым допросили Халзана, молодого ратника из корчмы. Парень заявил, что старик метал ножи так лихо, что все заподозрили колдовство.

– Ничего у него в руке не было, – заявил Халзан, – ан глядим, а звезда-то уже в столбе торчит! Ничего в руке нет – а другая уже в столе!

Акун усмехнулся.

– Чему улыбаешься, старик? – спросил Радим.

– Вспоминаю, в чем нас обвиняют.

– А ты забыл? Обвиняют вас в чародействе и в шпионстве тайном. Верно ли Халзан показывает?

– Верно, – ответил Акун. – Я действительно метнул вчера в корчме два Ориона. Делал это не затем, чтобы убить, а затем, чтобы попугать. Если бы я бросал орионы в цель, двумя воинами бы у тебя стало меньше. Одного я не пойму – при чем тут колдовство и шпионство? Хорошее владение оружием у всех народов почитается доблестью, а не колдовством.

Толпа зашумела. Радим жестом отпустил свидетеля, и на место Халзана вышел второй свидетель – корчмарь. Несмотря на холод, он обливался потом, несмотря на теплую шубу – дрожал. Из слов корчмаря выходило, что Акун заплатил ему за постой колдовским золотом, которое утром бесследно исчезло.

– Этот свидетель и вовсе негодный – громко сказал Акун.

– Почему это? – осведомился Радим, недовольный смешками в толпе.

– Брешет бессовестно и нагло под присягой, – ответил Акун. – Я заплатил ему золотом столько, сколько он запросил. А запросил он много, клянусь пропастью Ахмана – целую гривну, если считать серебром. Он как увидел золото, так сразу в рот его и засунул. Никуда это золото не делось, просто боится, червь, что узнает кто-нибудь про это золото и заберет у него.

– Не верь, воевода! – завопил корчмарь, брызгая слюной. – Ей-бо, исчезло золото! Морок это был черный. Колдун это, нехристь! Гляньте на него, люди, весь в черном, и по-нашему говорит без запинки. Истинно, сатана!

Толпа угрожающе зашумела, кто-то крикнул: «Смерть колдуну!» Радим ударил кулаком по столу, прикрикнул, чтобы замолчали.

– Если золото исчезло у корчмаря, – медленно сказал Акун, – то почему, воевода, оно не исчезло у тебя, когда ты забрал мою мошну?

– А то ли это золото? – спросил Радим.

– Оно самое. Я расплатился с корчмарем, отрубив кусок от слитка, который лежит в моей мошне. Можешь проверить.

Радиму не надо было проверять; кошелек Акуна вместе с бандольерой и посохом сейчас лежал перед ним на столе, и золотой прут был на месте, как впрочем и серебряные галарны.

– Следующего свидетеля! – велел воевода.

Новых свидетелей было трое: двое мужчин – один постарше, другой помоложе, – и старуха, скрюченная годами и ревматизмом, с единственным зубом в нижней челюсти, одетая в какие-то лохмотья. Это были торжанские травники-знахари, которым Радим велел осмотреть найденные у Акуна пузырек с мазью для лошадей и мешочек с лекарственным травяным сбором. Их представили как доказательства чародейства чужаков. Травники долго осматривали и пузырек и мешочек, понюхали и попробовали на вкус снадобья, даже попытались поджечь травяное крошево из мешочка Акуна. При этом все трое многозначительно качали головами, словно им открывалось что-то необычайно важное.