Наталья Мазуркевич - Право на свободу, право на любовь

Эйвор Таргелей пребывал в скверном расположении духа. Мальчишку-мага следовало наказать за своеволие. А еще совет и очередные проблемы с провинциями. И неймется же им. Да еще Эрика со своими глупостями. Неужели пора сменить супругу, раз уж эта не справляется со своими обязанностями и ведет себя как императрица. Забыла куколка, зачем она ему. Что ж, он напомнит.

Хищно усмехнувшись, мужчина благосклонно кивнул советнику.

— Лейворей?

— Ваше величество. — Советник поклонился и, только получив позволение, сел. — Прошу прощения, но в этом месяце предстоит распределение некоторых весьма неоднозначных молодых людей, некоторых из них вы брали под свой контроль. А потому без вашего решения мы не можем обойтись.

— Я помню, — скривил губы Эйвор. — Кто в этом месяце?

— Мальчики или девочки?

— Мальчики, — выбрал император, открывая панель, которая растянулась на весь стол. — Кто?

— Бенедикт Эттель, начинающий поэт. Есть неплохие работы. Выиграл пару конкурсов…

— Вооружения, — скучающим тоном распорядился Эйвор. — Не мне вам объяснять, что неплохие поэты могут стать неплохими ораторами, более того, будучи публичными людьми, они становятся крайне неудобны. Слишком много берут на себя и не ценят жизнь, предпочитая нести в массы свою идею. Глупцы. Зачем они мне?

— Незачем, ваше величество, — улыбнулся Лейворей. Он предвосхищал такой ответ. Что ж, угадал.

— Дальше? — нетерпеливо потребовал монарх.

— Кирин…

По лицу Эйвора скользнула тень муки, исчезнувшая за маской равнодушия мгновение спустя. Он быстро выбрал знакомое имя в списке и открыл изображение.

— Столько времени прошло…

— Да, ваше величество. Скоро ей исполнится семнадцать, и мы бы хотели узнать ваше решение.

— Искусства. Разве может быть иначе?

— Конечно, нет.

— Отлично, — кивнул Эйвор и распорядился: — Пусть подготовят список достойных кандидатов. Я обещал устроить ее судьбу и свое обещание я сдержу.

— Как вам будет угодно.

Я проснулась после полудня. Все тело ломило, и выползать из-под одеяла до ужаса не хотелось. С трудом открыла глаза, уныло взглянула на потолок, усеянный звездами. Среагировав на мое пробуждение, он начал стремительно меняться. Минута, и голубое небо над головой. Мгновение и шторы, повинуясь программе, разъехались в стороны, пропуская лучики света в комнату.

— Завтрак, — скомандовала я, активируя еще и куклу-слугу, вещь дорогую, но для лентяев незаменимую, а мне было слишком плохо, чтобы шлепать на кухню самой.

Пока я боролась с остатками сна и разминала затекшую за ночь руку, кукла принесла чай, сырники и растопленный шоколад. День начинал приносить радость. Вот настроение было совсем уж тяжким. Унылое, серое, как и настоящее небо, а не подделка на потолке.

Закончив работу, кукла ушла в свой шкаф. Обычный грубо сколоченный ящик. Гроб, как я его называла. Можно было, конечно, завести обычных человеческих слуг, но я не хотела. Слуг держали аристократы или маги, и быть, как они, мне претило. Глупо, у них было все, им завидовали, впрочем, и у меня хватало на жизнь с избытком. На любую жизнь, пока она у меня есть.

Расправившись с завтраком, все же выползла из-под одеяла, потянулась. В неприспособленной для сна одежде было неудобно, а я, видимо, так устала, что забыла ее снять. Попыталась вспомнить вчерашнюю ночь, но не смогла. Заболела голова, и я предпочла сдернуть с дивана накидку и, укутавшись, выйти на балкон.

Город ожил. Вероятнее всего, за ночь успел снять ограничения на полеты и в небо поднялись привычные глазу столичные кары. Были ли они в других регионах? Сомнительно. На работу одного такого кара расходовалось прорва энергии, и позволить себе заряжать его могли далеко не все даже в столице.

— Приятного дня, — пожелала мне соседка, выходя на балкон с тазиком полным постиранных детских вещей.

— Как дела у Софи? — с трудом припомнила имя их дочери, отпила из чашки, глядя на серое даже в полдень небо.

— О, вы помните? — удивилась она, устраивая тазик на полу и то и дело наклоняясь, чтобы достать какую-нибудь вещь и повесить на веревочку. Пережиток жизни в секторах. В столице никто не сушил белье на балконе. Оно становилось грязным и очень жестким. Для подобных вещей в каждой квартире имелась хозяйственная комната.

— Конечно, вы же мои соседи. — Я слабо улыбнулась и вернулась в дом, плотно закрыв за собой дверь. Соседка любила петь, а я, признаться, не любила ее слушать. Но пусть лучше поет, чем лезет в мою жизнь. А она могла. Все провинциалы могли, уже позже они привыкнут к новой жизни и поймут, что соседям, как и всем окружающим, на них плевать.