Лев Вершинин - Доспехи бога

Может, дважды голос подаст, может — трижды, а бывает, что и пять.

Не спутай счет! Ровно столько золотых, сколько кукушка велела, оставь на видном месте. Сам же — спокойно подстегивай коняшку ли, мула, не то и эльбуда горбатого — да и трогай с места безо всякой боязни. Лесные братья — это тебе не степная сволочь, хоть своего нипочем не упустит, но и зря никого не обидит.

И ехать тебе сквозь леса еще двое суток, с непременным ночлегом на постоялом дворе улыбчивого Муклы, где и знаменитой на весь край медвежьей запеканкой попотчуют, и пивом не обидят, и матрас свежей травой к ночлегу набьют. А вот на утро третьего дня, считая от кукушкиного крика, закончится лес. Придержишь ты на взгорке застоявшегося, прядающего ушами приятеля, присмотришься — и в дальней дали, сквозь истекающую в небеса дымку утреннего тумана, разглядишь темную громаду, вонзившую в сияющее небо узкие-узкие, хищные-хищные клыки.

Приехал.

Дальше дороги нет.

Баэль!

…Давным-давно, еще при Старых Королях, на лесистых плоскогорьях Синей Гряды, меж лесом и степью, был основан сторожевой пост. Круглая башенка из мшистого камня да пяток кольчужников — да ведь больше и не нужно. Дикие были места, безлюдные, хотя, что спорить, богатые зверем лесным да еще горючим подземным камнем.

Не для быстрой надобности воздвигли постик, впрок.

А назвали крепостцу, недолго думая, Баэлем, как издревле прозывали скуластые местные обитатели неширокую серебристую реку, что текла неподалеку с севера на юг, принимая в себя Бобровый Поток.

Глушь, тишь; зимой — мягкий морозец, летом — теплый ветерок.

Ни врагов, чтобы дракой взбодриться, ни данников-кормильцев. Скука, огнянка, ссоры с мордобоем и редко когда — малая мзда-пошлина с редких, небогатых караванов. И было так долго. Когда же на юге небо рухнуло наземь, а на смену Старым Королям пришли железные люди и объявили себя хозяевами всего, округа ожила. С юга хлынули переселенцы, ищущие приюта, — кто при обозе, кто с семьей, а кто и так, сам по себе, с котомкой на спине и ножом у пояса. Приходили, оседали, приживались. Здесь было безопасно: степь, расстилающаяся за холмами далеко на восток, почти пустовала, немногие пастухи от века были слабы, а потому — дружелюбны, север и запад прикрывали соседи, бароны Поречья, а с южной стороны края стеною лежали леса, непроходимые для не знающего верной тропы недоброго гостя.

Рыба, известно, ищет глубины, мотылек — света, а человек — покоя.

Беглец к беглецу, да еще один беглец — с женой и младенцем, да вот еще — и чем не поселок? А там и пашню распахали, и часовенку Вечному срубили, и — откуда ни возьмись — темноризый появился, принялся кадить у алтаря; все, как у людей заведено. Со степными меняться затеяли понемногу, а там и родниться начали — и захныкали вскоре в землянках и свежесрубленных домишках дети, пахнуло вкусным дымком, дохнуло испеченным первоурожайным хлебцем…

Ожили холмы.

А поскольку, дело известное, нет земли без господина, нашелся и господин.

Приехал к берегам Бобрового Потока с юга сам-друг со спутником, то ли приятелем, то ли оруженосцем. Переговорил с постовыми кольчужниками, послал гонца по выселкам, собрал народ — и сообщил: мои-де теперь угодья; кто согласен, присягай тотчас мне да Императору, кому не по нраву такое — путь чист, никого не держу.

Переглянулись люди.

На кольчужников посмотрели, а те уже около Лодри теснятся.

Еще раз переглянулись, да и пошли к алтарю — присягать.

А что ж делать было? Не бросать же только-только обжитые места.

Господин же незваный накрепко поклялся вилланам своим быть вместо отца, не примучивая сверх положенного. И, надо сказать, покуда был жив, слово держал…

Правильным, добрым сеньором был парень Лодри, что из простых ратников вышел, да столь храбро под императорским стягом дрался, что из серого кольчужника не просто в благородные выбиться сумел, а положил начало роду эрров Баэльских, что в Бархатные книги занесен ныне как один из семи великих родов Империи.

Вот уж скоро исполнится два века, как стоит он, граф Лодрин дан-Баэль, приятельски приобняв за плечи верного слугу-оруженосца, посреди замкового двора, и, Вечный свидетель, не будь он высечен из камня, немало изумился бы тому, как ладно распорядились наследством правнуки. Уже не жалкая бревенчатая башенка — шесть тяжелых, могучей кладки башен зубцами топорщатся на замшело-зеленой короне стен, опоясывающих холм, хмуро и грозно взирают на четыре стороны света узкими прищурами бойниц. Седьмая башня, могучий Страж, царит над округой, дождливой осенью впиваясь в самые облака, а над шатром ее, на шпиле, реет тяжелый квадратный стяг с зубастым драконом, гербом дан-Баэлей.