Дана Арнаутова - Колечко

— Нельзя — и не надо, — спокойно сказал он. — Ничего страшного, у меня места хватит.

И вот тут она расплакалась. Горько, как обиженный ребенок, прижимаясь все теснее, втискивая мокрое лицо ему в рубашку, прячась от всего мира. Он гладил ее по голове, ерошил короткие, уже высохшие волосы. Обнимал, нежно лаская кончиками пальцев спину. И когда она подняла лицо, подставляя ему губы, неуверенно касаясь ими — сама! — его губ, сухих и жестких, только горячая волна прокатилась по телу: от горла — к поясу. Он целовал ее, как первый и последний раз, как никого и никогда не думал целовать. Гладил плечи, перебирая мягкую фланель, касался губами век, мокрых ресниц, золотистых тонких бровей и кончика носа. Снова приникал к губам, зацеловывая ее тающую, пьяную — и с ума сходил от безнадежности и непоправимости того, что делает.

— Девочка моя, милая, солнышко…

Отстранившись, кошка глянула на него сумасшедшими круглыми глазами. Облизала губы беспомощно и бесстыдно — и потянула рубашку, забыв про пуговицы. Он перехватил нежные длинные пальчики, зацеловал и их по дороге, расстегнул верхнюю пуговицу. Одну — давая кошке время одуматься, каждый миг ожидая, что нечаянное чудо кончится. Ключицы, шея… Едва заметными касаниями — не сильнее. Она запрокинула голову, подставляя шею под его губы — и вторая пуговица расстегнулась сама.

Маленькая тугая грудь, розовые жемчужины сосков. Он видел их столько раз — и впервые. Ласкал губами, теребил языком, потом, осмелев, чуть прижал зубами. В голову бил горячий и сладкий запах ее тела. Руки — да что же их только две? — сжали талию и стройные бедра, гладя их в разрезах рубашки. Кошкины ладони неуверенно легли ему на плечи, заставив задохнуться. Моя! Хоть на ночь, хоть на час — только моя… Едва не до крови прикусив губу, он оторвался от сладкого нежного чуда ее кожи, от бьющейся тонкой жилочки — глянул в пьяные уже не от коньяка глаза.

— Настя. Настенька…

— Пожалуйста…

Она чуть не плакала — и он замер.

— Пожалуйста… Да… Да…

— Точно? — хватило его еще на дурацкий, но необходимый вопрос. — Можно, девочка?

— Да, — выдохнула она прямо ему в губы.

— Девочка моя, красавица…

Он еще что-то шептал, для нее — а сам пытался не сорваться: от глухой тоски, боли и отчаянья, всплывших на волне горячего бессилия. Но и это было неважно. Мир вокруг кружился, плавился и таял. Краски мешались с запахом миндаля, тонким, еле ощутимым. То ли от ее кожи пахло миндальным чем-то там, то ли память услужливо подсовывала: вот он ступает в проем снятой двери, и все в порядке, только в воздухе что-то непонятное, неправильное — запах миндаля, крик напарника — кулак сжатого до предела ветра бьет его в грудь, отшвыривая… Нет, нет, это не С4 — откуда ей здесь взяться? — это просто миндальное мыло. Кошка, милая моя, солнышко, что же я творю?

Она-то не возражала. Выгибалась, ластилась, подставляя лицо и шею под поцелуи, металась в его руках, то прижимаясь, то отталкивая. И он уговаривал себя, что ей это нужно, что ни за что не сделает больно, не обидит. А пальцы уже знали, что под рубашкой на ней вообще ничего. И что внизу, между откровенно раздвинутых ног, она шелковистая, влажная, пушистая и скользкая — все сразу же — как это пережить, если голову срывает от запаха и нежности ее тела, если под ладонями вздрагивает и напрягается?

Шалея от восторга и страха, он уложил ее на диван, слегка раздвинул бедра и чуть приподнял колени. Прикоснулся нежно и уверенно, готовый отдернуть руки. Погладил, вырисовывая подушечками пальцев круги и спирали. Поднялся выше, к влажной обжигающей тесноте, — кошка постанывала, вцепившись в покрывало, закусив нижнюю губку. И, уверившись, он прижался губами к горячему и гладкому животику, целуя, вылизывая и прикусывая дорожку вниз. Раскрыл пальцами пахнущий горьким миндалем тугой бутон, оперся на локоть… Она глухо ахнула, почувствовав его губы там — и подалась навстречу.

Потом она лежала рядом — обессиленная, растаявшая, обмякшая, — сопела носом ему в плечо так умиротворенно, будто не ее коготочки оставили на этом плече несколько глубоких царапин. Кошка же… Терлась лицом, целовала красные полоски. Разве что не мурлыкала.

— Оставь, заживет, — усмехнулся он.

Тело ныло, голова кружилась. Вспоминалось, как на прямой вопрос доктор помрачнел, опустил глаза. Он все понимает, правда же? Если удастся вернуть чувствительность — это уже будет чудо. И то — работать и работать. А уж половая функция… Но вот она — рядом — довольная и удовлетворенная женщина. Его женщина. Его кошка рыжая, ненаглядная девочка. Под его губами и пальцами она выгибалась, истекая пьяным горьким медом, скуля и захлебываясь волнами удовольствия. Он поднял руку, провел пальцами по ее скуле — и остановил их, наткнувшись на припухлость. Посмотрел на спящую кошку. Распухшие губы, ресницы чуть подрагивают во сне. Морщась, он слез с дивана, едва не упав. Взобрался на коляску, радуясь, что кошка не видит его слабости. Уже трезво и спокойно подумал, что она непременно уйдет, не завтра, так через неделю, месяц, год. Но пока он ей нужен — он будет рядом.