Екатерина Лесина - Белая кость

В третий из безымянных дней Шипе-Тотек спустился в долину. Был он столь худ, что кожа присохла к черепу, обрисовывая все бугры и впадины. На спине она треснула, и белые позвонки выглядывали из разрыва, точно личинки из куска гнилого мяса. Плащ Шипе-Тотека зиял прорехами, но инструмент был цел, а в груди по-прежнему бодро стучали целых три сердца. Данное обстоятельство впоследствии и позволило Йосе Беленькому по кличке Удод назвать Шипе-Тотека очень сердечным богом.

В тот день Йося, конечно, не знал, как оно выйдет и вообще о будущем думал мало: его больше заботило прошлое, а в частности - ноющие ребра и выбитый зуб. Причем осколок зуба болтался в десне, причиняя воистину адские мучения. А ребра напоминали, о том, чего бы Йося забыл с превеликим своим удовольствием, да только знал: забыть не выйдет. Гонцо, урод прыщеватый, всенепременно растреплется. Если же случится такое, что Гонцо промолчит, то растреплются другие. И весь поселок узнает, как Йосю в нужник головой макали. Но разве ж Йося виноват в чем?

Нет. Да только не докажешь.

Он потрогал языком осколок зуба, и десну полоснуло огнем. Подавив стон, Йося подумал, что самое лучшее для него будет воспользоваться советом Гонцо и сгинуть в Разломе.

Мысль показалась неожиданно здравой и даже привлекательной. А чего? Один шаг и конец мучениям. Можно и глаза закрыть, чтоб не видеть сочащейся желтым паром дыры. И нос зажать: вонял пар неимоверно.

Вот Йося к Разлому и пошел.

А Шипе-Тотек из Разлома вышел. Так они и встретились.

- Ты кто? - спросил Йося, облизав распухшую губу.

- Я - бог, - ответил Шипе-Тотек и наклонился к человеку, разглядывая.

- Настоящий что ли?

Шипе-Тотек развел руки, и грудь его раскрылась, точно Аннеткина проклятая шкатулка. Внутри, правда, не монетки с колечками лежали, а нечто серое, грязное и явно живое. Оно копошилось, то пузырями вспучиваясь, то выплевывая венчики бледных щупалец. Щупальца облизывали три сосуда из толстого стекла. Внутри их в розоватой жиже плавали сердца.

Обыкновенные такие сердца, похожие на свиные, только поменьше. Сердца стучали, щупальца дергались, Шипе-Тотек ждал.

- Это хорошо, - сказал Йося и, снова потрогав языком десну, поинтересовался: - А ты добрый бог или злой?

- Я - бог.

И сердца ухнули одновременно, подтверждая, что так оно и есть.

- И что ты можешь?

- Все. Я же бог.

Тогда Йося принялся думать, что ему делать с богом. А Шипе-Тотек не думал: он ждал.

Гонцо, конечно, подозревал, что Аннетка - сука распоследняя, а теперь вот убедился. Она стояла, упершись руками в стену, и охала, подмахивая Шошке-мяснику задом. Зад был широким, что конский круп, и белым. Руки мясника шлепали и мяли его, подзадоривая Аннетку, и вызывая у Гонцо томление в паху.

Он бы и сам не отказался шлепнуть. Если не по заду, то хотя бы по морде. Вместо этого Гонцо осторожно переместился левее, так, чтобы видеть не только задницу.

Тяжелые Аннеткины груди отвисли двумя бурдюками и подпрыгивали в такт движению, а бурые соски торчали, что у коровы. Нет, ну не сука ли? Глазки долу, слова лишнего не скажет, ходит на цыпочках, а сама...

Даже жалко стало Йоську-дурачка невинно пострадавшего. Гонцо вздохнул и руку в штаны сунул. Закрыл глаза, представляя, что это не мясник, а он, Гонцо, Аннетку охаживает, щиплет докрасна, до крови. Аннетка стонала, мясник хрюкал. К этим звукам примешивались иные: мерное хлюпанье, как будто кто-то по болоту бежал, гудение шмелей и сиплое дыхание самого Гонцо.

Вкусно пахло подвяленной травой...

- Спаситель идет! - визгливый Йоськин голос нарушил ритм движений. Гонцо дернулся и, поскользнувшись, потерял равновесие да вывалился из-за копны. Мясник, сдавив Аннеткину задницу, зарычал, Аннетка застонала, а потом, когда голову повернула и Гонцо заприметила, то стон перешел в визг.

Мало того, что сука, так еще и дура. Чего орать?

Мясник, осоловелым взглядом окинув сарай, увидел Гонцо, пожал плечами и отвернулся.

- Заткнись, - сказал он Аннетке и лениво шлепнул по красному крупу. А потом развернулся и, на ходу завязывая штаны, к дверям побрел.

- Спаситель идет! - вопль раздался совсем рядом. И громкий же, аж в ушах зазвенело.

Аннетка, икая, забилась в стог и принялась натягивать рубашку. На Гонцо она не глядела, а он не глядел на нее.

- Спаситель...

- Да какой нахрен спаситель? - спросил Гонцо сам у себя и прильнул к щели между досками.

На площади Шипе-Тотек первым делом поймал рыжего кота старосты. Кота звали Ублюдком, и был он тварью преизрядной. При врожденном сволочизме характера он отличался ловкостью и бойцовским духом, но в первый миг, когда костлявая пятерня нового бога легла на загривок, Ублюдок попросту растерялся. Он разжал челюсти, выпуская придушенного цыпленка, которого стащил с соседнего двора, и заорал. Затем кот вытянул лапы, выпустил когти - длинные и острые - и вцепился в худое запястье пришельца.