авторов Коллектив - Warhammer - Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том I (ЛП)

Предположительно, он надеялся, что лесть поможет ему заработать пару медяков на чай. Он ошибся. Нахмурившись, Хенкин дал ему мельчайшую монету из тех, что у него были, и залез в экипаж.

Так и началось сие тяжкое испытание.

Это было не только из-за того, что дорога была неровной и в рытвинах. Этого-то он ожидал. Но гном — по счастью находившийся в приподнятом настроении — с чего-то вбил себе в голову, что никто из Пустоши не обладал подобающим чувством юмора. Соответственно, он с пылом начал знакомство с того, что у него считалось за смешные шутки. Поначалу будучи обычным сортирным юмором, они выродились в непристойности и, наконец, стали совершенно отвратительными.

-.. и он был там, по уши в сортире! Ха-ха-ха! — Как и следовало ожидать, нежелание Хенкина смеяться, служило, на взгляд гнома, доказательством его первоначального предположения. Так что он пытался снова и снова, и снова, и ещё разок. К счастью, в конце концов, он исчерпал свежие — «скорее следовало бы сказать, — подумал Хенкин, — древние» — истории и с презрительной гримасой откинулся на спинку и закрыл глаза, не ослабляя при этом крепкую хватку на топоре. Через несколько мгновений он начал храпеть.

В этот момент его спутник пробормотал: — Я должен извиниться за моего друга, майн херр. У него была — хм — трудная жизнь. Феликс Ягер, кстати, к вашим услугам.

Неохотно, Хенкин назвал своё имя.

— Ну, по крайней мере, погода сегодня хорошая, — продолжил тот после небольшой паузы. Выглянув из окна, он добавил. — Мы, должно быть, приближаемся к Холенкрайсу, я полагаю.

— Нет, мы ещё не проехали даже Шатценхайма, — не сумев сдержаться, поправил его Хенкин.

— Вы знаете эту часть мира? — удивился Феликс, его брови поднялись, словно стремясь слиться с волосами.

Хенкин в свою очередь посмотрел на окружающий пейзаж. Дорога, вырезанная в холме, как выступ, едва ли была достаточно широкой для экипажа. Она петляла между угрюмых серых скал и участков покрытой травой земли. Выше по склону росли берёзы, буки и ольха — последние форпосты лесной армии, занимавшей долину, которую они покидали. Ближе к вершине они уступят место елям и лиственницам. Прибежищу волков…

— Были времена, — наконец заговорил Хенкин, — когда я знал эти места лучше, чем собственный дом.

— В самом деле? Как так?

Хенкин пожал плечами: — Меня отправили в школу, здесь неподалёку. Чтобы быть точным — при Шраммельском монастыре.

— Это название звучит знакомо… — нахмурился Феликс, вспоминая, но затем его лицо прояснилось. — Ах, конечно! Шраммель — где мы остановимся на ночь. Таким образом, мы будем наслаждаться вашим обществом и на постоялом дворе?

Хенкин покачал головой.

— Нет, к тому времени, как мы прибудем туда, ещё останется, наверное, час до захода солнца. Я отправлюсь в монастырь — это недалеко — и воззову к традиционному праву бывшего ученика на еду и постель. Вчера я, подчинившись порыву, решил, что нельзя упустить шанс заскочить туда, оказавшись так близко.

— Хм! Ваши преподаватели, должно быть, оставили о себе сильное впечатление!

— Оставили, на самом деле оставили. Всему, что мне удалось достичь в этой жизни, я обязан их воспитанию. Я не против признать это сейчас, но тогда я был непокорным юнцом, — говоря, он подумал, как, должно быть, эти слова ударили по ушам незнакомца: ныне он был дороден, хорошо одет и вообще весьма респектабелен, — доходя в своих проказах до точки, когда наш семейный священник начинал думать, что в моей природе могли быть некоторые искорки Хаоса. Это по его совету для продолжения учёбы меня отправили в монастырь под наблюдение последователей Солкана. В Шраммеле меня спасли от опасности, о наличии которой я даже не подозревал. Мне часто хотелось иметь возможность именно там закончить своё обучение.

— Вас рано забрали? — спросил Феликс.

Хенкин развёл руки.

— Умер мой отец. Меня вызвали домой, чтобы возглавить семейное дело. Но, если откровенно, я не шибко подходил для этого. В прошлом году я решил продать дело, даже если не смогу получить ничего, напоминающего разумную цену, — он смущённо кашлянул. — Видите ли, моя жена оставила меня… Если бы только мои учителя успели полностью реформировать мой характер, вылечить меня от чрезмерной склонности к тоске… Сначала я ненавидел это место, я признаю это, потому что режим был очень строгим. Я вспоминаю, как просыпался зимой до восхода солнца, чтобы сломать иней на раковине и успеть умыться до утренней молитвы! И звук сотни пустых животов, урчащих в рефектории, когда приносили хлеб и молоко — да я до сих пор слышу это, стоит закрыть глаза! Как мы, мальчишки, говаривали, это делало бессмысленным лозунг монастыря: «Место тихого собрания»!