Серж Брюссоло: Запретная стена

Лавочник, убежденный, что имеет дело с тупым «дикарем», беззастенчиво ободрал его как липку, расплатившись за шкурки десятью жалкими медяками. Затем Нат прямиком поспешил в общественные бани самого низкого разбора, а оттуда — к цирюльнику, где ему подстригли волосы и бороду, и переоделся в латаную-перелатаную, но относительно чистую одежду, которую один из работяг уступил ему по разумной цене. Заодно он прикупил подвернувшуюся по случаю кирасу — помятую, как столетний медный котелок. Теперь он вовсе не выглядел дикарем, и, замечая свое отражение в стеклах витрин, он едва узнавал сам себя.

Приглушенная, но болезненная скорбь все еще трепетала в нем, и всякий раз, прикрывая глаза, он снова и снова видел Нюшу, извивающуюся в челюстях ящера.

Во время путешествия его не раз охватывало отчаяние, когда он был готов просто сдаться и умереть здесь же, на дне пироги. И все-таки каждый раз инстинкт выживания брал свое, заставляя его двигаться дальше.

Теперь ему следовало перестать оглядываться назад. Он здесь, в Изолакре, куда заходило большинство судов, связывающих между собой все крупные города равнины-океана.

На причале рядом с небольшим вельботом стояли и болтали между собой пятеро матросов. Вдали, теряясь в густой дымке, вырисовывался силуэт стоявшей на якоре громадины — тяжеловооруженного разгонщика облаков.

На припортовой площади до ужаса тощий, чумазый уличный сказитель пытался привлечь внимание зевак, громко излагая легенду об Алмоа, грязевом океане.

— Многие века тому назад, — вещал он, — третий император, правитель нашего королевства, имел своим визирем колдуна Алканека. Император страдал болезненной подозрительностью; заговоры мерещились ему буквально повсюду, и однажды он заподозрил в измене самого Алканека. Даже не пытаясь дознаться правды, он приговорил своего визиря к казни через раздавливание…

Нат задумчиво кивнул. Он знал этот миф наизусть, потому что тысячу раз слышал его из уст своего отца — Мура, Дозорного Сольтерры. Казнь через раздавливание заключалась в том, что приговоренного укладывали на землю под металлическую плиту, на которую наваливали камни. Проседая под грузом камней, плита в конце концов расплющивала грудную клетку несчастного и раздавливала его легкие.

— Однако он забыл, что Алканек был могущественным колдуном, — продолжал рассказчик. — Уже погибая и захлебываясь собственной кровью, он выкрикнул проклятие, обрекающее наш народ вечно испытывать те же муки, что и он. Все совершилось по его слову. На следующий же день сила тяжести на нашей планете возросла, губя целые племена. Людям пришлось приспосабливаться к этому невидимому грузу: ходить, пригнув голову, сгорбив спину и свесив руки, тяжелой, медленной походкой, от которой по сию пору ноги наливаются свинцом, а кровь стекает вниз, раздувая кисти рук и стопы и придавая им лиловый оттенок. Даже облака под действием собственной тяжести спустились с высоты и стали тверже камня, а дождь обратился в каменный град… Магия Алканека исказила сами законы Природы.

Нат отвернулся — с него было довольно. И вздохнул: итак, его добровольное изгнание закончилось; еще неделя — и он снова будет дома.

Дома… Это слово с трудом укладывалось у него в голове. Вот уж не думал он, что когда-нибудь испытает желание вернуться в Сольтерру, откуда прежде всеми силами мечтал сбежать.

У самого края берега, где колыхались илистые волны, какая-то птица боролась с воздухом, напряженно шелестя перьями. Как у всех прочих пернатых, у нее развилась мощная летательная мускулатура, позволяющая преодолевать силу тяжести. Непропорционально большой размах крыльев придавал ей неприятное сходство с птеродактилем. Так все и пошло со времен проклятия Алканека. В тех местах, где грунт был слишком мягким, незримый свинцовый груз утянул деревья и дома под землю. Болотистая, зыбкая твердь оказалась как нельзя более подходящей для подобных бедствий.

Со временем жители Алмоа научились избегать лишних движений, и повседневная жизнь разворачивалась замедленно. Когда возраст истощал силу мышц, птицы переставали летать… а старики уже не могли подниматься по лестницам.

Острое ощущение, что за ним наблюдают, вырвало Ната из раздумий. Особое шестое чувство, которое развилось у него в результате жизни среди хищных ящеров, буквально вопило о возникшей угрозе. Резко повернувшись, он заметил, что на него уставились трое субъектов самого неприятного вида; один из них держал на поводке облезлого крупного пса. Шкуру пса, не перестававшего скалиться, обильно покрывали шрамы.