Владимир Клименко - Калинов мост

Задрав голову, Млый посмотрел в лицо Эгере, в свою очередь мрачно взиравшей на него сверху. Громадный серп в опущенной руке богини сверкал прямо над его головой.

— Если ты не отдаешь мое оружие, — закричал Млый, — то я заберу твое!

Он торопливо содрал с себя кожаную куртку и, обмотав ею руки, ухватился за изогнутое лезвие.

Эгера держала серп крепко. Но ожесточение Млыя было так велико, что от его рывка зашаталась сама статуя, и, упершись ногами в ее основание, Млый со второй попытки выдрал серп из деревянных рук.

То, что его новое оружие окажется таким тяжелым, Млый не ожидал. Выкованный из бронзы серп превосходил размерами его меч в несколько раз и настолько же был тяжелее. Зато чисто символическая рукоятка оказалась слишком мала, держать серп было неудобно. И все же это было оружие.

Млый волоком подтащил серп к двери храма и, собрав все силы, с разворота, словно собирался швырнуть его, ударил кривым лезвием по крепко сшитым доскам. Косяки затрещали, в лицо полетела щепа. Млый раскрутил серп, вертясь перед дверью, как дискобол, и ударил второй раз — крайняя к замку доска надломилась посередине. Потребовалось еще несколько ударов, чтобы дверь наконец подалась и растрескались косяки.

Ослабленные доски Млый выбил ногой.

Можно было не сомневаться, что поднятый им шум разбудил не только жрецов, но и жителей близлежащих домов. Скоро вокруг храма соберется толпа, а предстояло еще не только забрать меч, но и пробиться к городским воротам, чтобы вырваться на волю.

В храм Млый ворвался, как волк в загон для овец. Гнев и отчаянье заставили забыть о ранах и о боли, он сам теперь ощущал себя живым воплощением ярости.

Поджидавшие внутри храма жрецы были разбросаны в разные стороны, словно вихрем. Казалось, Млый их даже не заметил. Он помнил, где стояла его статуя, пронзенная мечом, и безошибочно устремился к ней, не обращая внимания ни на крики жрецов, сзывающих народ, ни на вопли раненных.

Войдя в состояние, близкое к безумию, Млый отшвыривал с дороги не только охрану, но и деревянных идолов, словно и они были в чем-то виноваты. Выдернуть застрявший в дереве меч он даже не попытался. Обхватив идол двумя руками, он выдрал его из основания и, действуя им, как тараном, устремился к выходу.

Больше на его пути встать никто не пытался. Толпа перед капищем собралась огромная, штурм храма разбудил многих, но, вспоминая позже этот момент, Млый с удивлением отметил, что теперь горожане, заметив его, вели себя точно так же, как при виде Сторожича: крики, вскинутые к лицу руки, чтобы заслонить глаза и не встретиться с ним взглядом, поспешные движения, чтобы уступить дорогу.

Млый бежал по узким улицам, все время забирая вверх, к расположенным над городом воротам. Идол давил на плечо, и в любой другой момент, возможно, оказался бы слишком тяжел для того, чтобы вот так, бегом, тащить его в гору, но сейчас Млый почти не ощущал его веса.

Ворота оказались закрыты, но на этот раз Млый даже не остановился перед новой преградой. С размаху он ударил в высокие створки своим идолом-тараном, и они послушно распахнулись, как незапертая дверь под порывом сквозняка.

— Теперь я, кажется, понял, чего хотела Марена.

— Неужели? Тебе повезло, Ползун, я по-прежнему не понимаю ничего.

— Надо убираться отсюда подальше. Побаловались, и хватит.

Если Марена решит выпустить Млыя из Нави, то у дасу будут все основания обойтись с нами по-своему. А ты знаешь, шутить он не любит.

— Какие уж тут шутки. Пожалуй, ты прав. Надо оставить Млыя в покое. Не ровен час…

— Сначала я думал, из города ему не выбраться. Отшельники не дадут.

— Где теперь твои Отшельники? Марена загнала их обратно в города, откуда им не выбраться. Там и будут обитать до лучших времен, если они для них наступят.

— Вот-вот. Это я и имел в виду, когда говорил, что, кажется, кое что понял. Выбор сделан.

— В пользу Млыя?

— В пользу Других!

Костер горел ровно, почти без дыма, сухие сучья весело потрескивали в пламени, но Млыю были нужны угли. Он отгребал их в сторону большой суковатой палкой.

С одной стороны деревянный идол совсем почернел и начал крошиться крупными щепками.

Млый поджаривал свою статую на углях, как бычью тушу, заботясь, чтобы открытое пламя не коснулось клинка — если меч перекалится, то будет годен только для устрашения и сломается в первой же битве.

С вершины крутого холма, на который он взбежал, не оглядываясь, открывалось море, поднимаясь стеной выше ожидаемой линии горизонта, хорошо виделся изрезанный бухтами берег, но, странное дело, сколько Млый ни щурился и ни тер глаза, отказываясь им верить, нигде не мог различить хотя бы признаков города, который только что покинул.