Андрей Басирин - Тень Аламута

— М-да… Это ты подслушал где или граф тебе рассказал?

— Что вы, отец! Я же всё время со светлостью. Того… Всё подмечаю. И книжка у меня есть! — Он достал зачитанный томик «Стратагем» Цезаря.

Со стороны шатров донесся зычный рев:

— Носа-ач! Морда тупорылая! Жопа безмозглая! Немедленно сюда!

— Простите, отче. Граф звать изволят.

И мальчишка дунул прочь, да так, что пятки засверкали.

А тем временем в Манбидже, о котором грезил Жослен, творились странные дела. Во дворце Хасана поднялся переполох.

Ой, ой! Любимый гепард повелителя — на воле! Падают ковры, летят на пол дорогие вазы, визжат женщины. Ужас, суета иблисова! Джинны, что ли, вселились в этого зверя?! А следом за гепардом — толпа царедворцев. Абиссинцы с опахалами, стражники в парчовых халатах, егеря в мохнатых джуббах.

— Хватай! Хватай!

— Слева заходи! Справа!

— Мешок ему на голову!

— Марьям позовите!

Царедворцы мчались за гепардом песчаным самумом, но — Аллах велик! — стоило зверю обернуться, цветным бисером рассыпались в разные стороны. Еще бы! Позади — грозный Хасан, правитель Манбиджа, впереди — яростная кошка. Славный способ выдвинуться в глазах владыки, нечего сказать.

Евнуху в изумрудной кабе не повезло. Он замешкался. Хасан как раз смотрел на него.

— Дармоеды! — взревел он. — Так-то вы жалованье свое отрабатываете? Керим, куда?! Я всё вижу!

Раз в жизни и для кастрированного кота март наступает. Скопец сжался в комок и прыгнул. Зеленое столкнулось с рыжим.

— Ай-ай-ай! — послышался тоненький визг. Изумрудный с золотом рукав намок темным. — Руку! Руку откусил, иблисова скотина! Проклятье ему!

К счастью, крамольных слов никто не услышал. Погоня унеслась далеко. Выкатилась в сад, теряя туфли и чалмы, сверкая шелковыми халатами и золотыми поясами. Прыснули из-под ног павлины. Сад наполнился хриплыми птичьими криками. Там-то, среди ранних весенних цветов и яблонь с набухающими почками, баламутству гепарда пришел конец.

— Марьям, Марьям! — закричали загонщики. Девушка лет шестнадцати волокла упирающегося зверя навстречу царедворцам. Рыжий разбойник упирался, ехал задом по плитам дорожки. На привязь ему ужасно не хотелось.

— Ах, Марьям, подобная темному золоту! — защебетали придворные льстецы. — С грудями словно черепаховые шкатулки!

Девчонка не обратила на них ни малейшего внимания. Схватила зверя за ухо и принялась лупить полотенцем:

— Кто съел казаганд хозяина? Кто написал на подстилку? Плохой! Плохой!

Гепард жмурился, отворачивая воровскую морду. Ошейник он потерял, поэтому девчонка тащила его прямо за загривок. Удивительно, но укусить девушку зверь не пытался.

— Слава Аллаху! — послышались крики. — Злокозненный зверь пойман.

— Благословение Марьям!

Раздвигая толпу, вышел Хасан. При виде девушки на виске правителя забилась недобрая жилка.

— Марьям? Опять ты здесь, шайтанова дочь! Разве не сказал я тебе убираться с глаз долой?

— Сказал, повелитель.

— А ты?

— Не гони меня, владыка! Клянусь тем, кто простер небеса и воздвиг землю, я люблю тебя больше жизни!.. Дозволь же находиться рядом с тобой!

Почувствовав, что пальцы на загривке ослабели, гепард вырвался. С жалобным мяуканьем он подбежал к хозяину и спрятался у его ног.

— Клянусь освобождением рабов, Марьям, — отвечал Хасан, — слово мое крепко. Что алиф, что мим. Послезавтра покинешь город. Слышишь?

Девушка бросилась к Хасану, но он оттолкнул ее. Ропот пронесся среди царедворцев. Ишь бесстыдница, — шептались придворные, — господина за полы хватать! Разве не сказано в Коране о женщинах: «Пусть они потупляют свои взоры»?

Егеря увели гепарда. Хасан вернулся в свои покои. В саду никого не осталось, кроме толстячка Керима с его укушенным пальцем.

Весенний воздух овевает лицо — легкий, приятный. Перистая тень деревьев качается на траве. Хорошо! Весна! Кериму-то отчего нехорошо? Что ж он весне не радуется?

Дородный лекарь-христианин промыл рану евнуха. Его помощник, мальчишка-оборванец с плутовскими глазками, достал горшочки с мазями. Запах цветения смешался с камфорой; евнух заохал, зашипел рассерженной гюрзой.

— Помягче дери, кафир, — недовольно пискнул он. — не яблоню прививаешь. Ай, злая тварь! Допускает же Аллах столь великое злобство в малом теле!

— Я, я, Керим! Притворний слюшпа не есть метт. — Евнух заморгал:

— Что он говорит? Совершенно не понимаю.