Андрей Басирин - Тень Аламута

— Мамочки!..

Душно повелителю манбиджскому. Ох, тошно!

Луна бросает в окно горсти белого серебра. Дым курильницы перламутровой струйкой вьется. Казалось бы, живи и радуйся! А вот не жизнь Хасану. Не любовь. Потому что россказни о Сулеймановых гаремах, наполненных прекрасными женами и невольницами, — это всего лишь россказни. Действительность куда горше.

Этой ночью настала очередь Лямы. Старухи увели плосколицую харранку в баню и полночи измывались над счастливицей. Мази, притирания, благовония. Розовая вода, будь она неладна!.. Багдадские румяна, сурьма, амбра.

О Аллах!

А ведь есть еще шелка и бархат. Украшения золотые и серебряные. Эта верблюдица, поди, полночи перед зеркалом провертится, прихорашиваясь! Хасан на дворцовых приемах так не маялся, как здесь, в ожидании, пока жена приготовится к исполнению супружеского долга. И так происходило с каждой. Не исключая и тридцатипятилетнюю старуху Имтисаль.

А ведь ему всего тридцать! О жизнь, достойная пса и паука, вместе взятых.

Правитель наподдал ногой по узорчатому хорасанскому столику. Зимние яблоки разлетелись по комнате. Графин сочно лопнул, словно спелый арбуз; шербет потек по ковру, наполняя воздух приторным сливовым ароматом. Это Имтисаль. Так ей!

От второго пинка перевернулся шкафчик с книгами и разной мелочовкой: кубками, статуэтками, цепочками. Тревожно закачалась на цепях масляная лампа. А это Балак.

Правитель огляделся, ища, кого бы пнуть вместо проклятого крестоносца Жослена, но тут в дверь постучали.

— Входи! — зарычал Хасан. — Входи же во имя Аллаха! — и замер у двери, словно барс в засаде.

— Господин может пнуть курильницу с благовониями, — донесся из коридора пронзительный голос. — Она отчасти похожа на зловонного франка. Мой зад избегнет благородной туфли, а потом, клянусь милостями Аллаха, мы вместе с господином потушим пожар, что возникнет. И если это не получится, то пусть повелитель прикажет выстроить новый дворец, а заведовать строительством поставит своего верного слугу.

— А, это ты, Керим… — разочарованно протянул Хасан. — Ну входи же. Клянусь милостями Аллаха гнев мой улетучился вместе с твоими словами.

Евнух последовал приглашению. Словам Хасана он не очень-то верил, но дважды ослушаться повеления — это дурной тон, знаете ли. Так можно и на колу оказаться.

— Как твоя рука, Керим?

— Благодарение Аллаху, хорошо, повелитель. Мерзкая тва… то есть игривый шалунишка почтил меня своей лаской. От нее я чувствую себя юным и жизнерадостным.

— Ладно, ладно, Керим, — хмуро отозвался Хасан. — Я прикажу наградить тебя за службу.

— Благодарю, о сиятельный. — Евнух оглянулся на дверь. — Господин изнывает и трепещет в ожидании брачной ночи?

Грань между издевкой и благоговением в словах Керима была так тонка, что Хасан едва не обманулся. Но он слишком хорошо знал казначея:

— Твой язык, Керим…

— Знаю, блистательный. Приготовленный с миндалем, он окажется запретен для правоверного.

— Отчего же?

Евнух на ухо объяснил господину отчего. Немудрящая шутка вызвала усмешку на лице правителя.

— Ты развеял мрак моего сердца, пройдоха! Аллаха молю, чтобы подсказал способ наградить тебя.

— Пусть светлейший не утруждается. С тех пор как Всевышний даровал нам динары, это стало легким делом. Но я знаю человека, который полностью уничтожит тоску повелителя. Его имя — Рошан Фаррох.

— Рошан Фаррох? Я слышал о нем. О, как было бы славно увидеть его воочию! Вот только…

Хасан с досадой поглядел на испоганенный ковер. Кериму не требовалось слов, чтобы понять господина:

— Светлейший беспокоится из-за жены? О, это легко устроить. Я подговорил нашего начальника стражи, Сабиха, на маленький обман. В нужный момент он явится якобы с посланием от Балака. Мол, важное дело постигло ислам. И дурно поступит повелитель, не почтив гонца вниманием.

— Это ночью-то?! — Евнух тонко улыбнулся:

— А то повелитель не знает эмира Балака?

— Знаю. Такой пес, прости Аллах! Иди же, Керим. Распорядись насчет закусок… ну и вина там разного. О, как возвеселил ты мое сердце!

Евнух поклонился и вышел из покоев господина. Вскоре появилась старуха и объявила, что Ляма готова сплести ноги со своим супругом. Гордо выпрямившись, она повела Хасана на встречу с плосколицей. Манбиджец шел с таким видом, будто его ожидал ковер крови, а не брачное ложе.

Следующий час показался ему вечностью. Хасан полулежал среди шелковых подушечек, терзая струны лютни. От маленькой жаровни тошнотворно тянуло какуллийским алоэ. Плосколицая… да и что греха таить — плоскогрудая Ляма не торопилась открывать свою наготу. Наслаждаясь моментом, она тигрицей прохаживалась вокруг мужа: