Сергей Болотников - Город призраков

В третьей комнате, где, собственно, и проходила медитация, имелись четыре стены, столько же свечей и брат Рамена на вонючем матраце.

Мебель, предметы обстановки, а также старая бабка Димы Пономаренко теперь отсутствовали, так как могли испортить весь путь познания. Вещи он, как и любой истинный последователь Ангелайи, отдал самому гуру. Отдал все — и деньги до последней копейки. Бабку же, как полностью бесперспективную, хотел пустить в расход, но старая это как-то почуяла и сбежала в глубинку, где у нее имелась полуразваленная избушка.

Рамена подозревал, что это она трижды посылала к нему дюжих врачей в белых халатах, которые настойчиво стучали в дверь, а потом пытались ее сломать. Не вышло: эти погрязшие в грехах нелюди не знали, что в секте каждый стоит друг за друга. Послушники спрятали Рамену у себя и позволили ему пересидеть налеты и выйти между делом на вторую ступень Добра.

Теперь уже больше двух месяцев никто не отвлекал послушника от самосозерцания, и он семимильными шагами двигался к истине.

Вот хотя бы эти силуэты в окне — явный прогресс! Уже третью неделю Рамена спал не более трех часов в сутки и постепенно впал в так называемое «пограничное» состояние, при котором сон ломает отведенные ему границы и обильно пятнает грязными лапами подсознания неколебимую вроде бы реальность. Если галлюцинации становились слишком слабыми, брат Рамена воспринимал это как понижение чувствительности и спешно добавлял Ангелайев отвар, после чего видения возвращались с новой силой. Что есть, то есть — безумно скучные и безрезультатные медитации первых ступеней ушли навсегда, и жизнь все больше становилась похожей на бесконечный сюрреалистический сон.

Не то чтобы Рамене это очень не нравилось (новое существование его играло красками и ясными целями), но вот мысль о предстоящей Череде Снов снова и снова выползала из заболоченного краешка сознания, и изгнать ее не могло даже активное промывание мозгов самим Просвященным Гуру.

Вздохнув, Рамена поднялся (он ощущал в теле небывалую легкость, потому что уже третий день питался одними отварами) и прошествовал на кухню, выключив по пути японский CD-проигрыватель, оглашающий комнату тантрическими мелодиями. Проигрыватель был единственным, что осталось от прежнего меломана и любящего внука Димы Пономаренко.

Кухонный кран раскатисто рыгнул и напрочь отказался наполнять теплой водой оцинкованный тазик для омовений. Рамена и ухом не повел — повернув ручку с синей полоской, он налил в сосуд ледяной влаги и поставил нагреваться на единственную свободную конфорку. Варево в очередной раз выползло из-под крышки и рухнуло в тазик со слабым всплеском. Так даже лучше. На свете было немного вещей, способных вывести из себя истинного адепта гуру Ангелайи. С невесомой улыбкой Рамена-нулла вернулся в комнату для медитации и тут же увидел вырисованную черными расплывающимися буквами на стене надпись — «ЧередаСнов». Повисев секунду, буквы расплылись и бесследно исчезли. Улыбка Рамены поблекла, но он поспешил продолжить медитацию. Истинные адепты Ангелайи никогда ни перед чем не останавливаются.

Рамена не знал этого, но, зайдя так далеко, остановиться он уже и не смог бы.

— Ты, дед, стой на месте!

Павел Константинович ошеломленно замер, вырвавшись из тягостных дум. Узкую арку между домами перегораживали двое. За ними открывалась панорама двора, полускрытая пеленой дождя. И здесь, в арке, что-то капало — гулко, размеренно.

Это был логичный конец такого мерзкого дня для Павла Константиновича Мартикова, старшего экономиста самой крупной в городе фирмы «Паритет», а ранее старшего же экономиста единственного городского завода, отдавшего концы в бурной схватке с частниками.

Еще в те незапамятные времена, когда Мартиков заканчивал ВУЗ, будущее виделось ему просторным и безоблачным, подобным штилю над Тихим океаном. Оно обещало немного работы и много-много финансов, льющихся в его, Мартикова, карман. Со временем он понял, что работа отличается удивительной нудностью и кропотливостью, а самое главное — громадной ответственностью при относительно низкой заработной плате.

С момента этого осознания наслаждение бытием у Павла Константиновича постепенно стало сходить на нет, а на безбрежной жизненной глади заиграли пенные барашки. В двадцать девять лет он женился — скорее по необходимости, чем по зову сердца, и уже спустя три года понял, что новоиспеченной семье его светит пожизненное прозябание в середняках, без особых надежд подняться выше. Это еще ниже уронило планку его жизненных ценностей, и на море появилась неровная зыбь, а небо над головой потихоньку затягивало фиолетового окраса тучами. Да, он работал, старался, продвигался вверх по служебной лестнице. Но, во-первых, он уже ненавидел свою работу, а во-вторых, был лишен обязательной для людей его профессии педантичности и потому зачастую работал спустя рукава. Бывший в глубине души романтиком, Мартиков тем не менее активно жаждал материального благополучия, и эта нестыковка амбиций и внутреннего склада резко затормаживала путь к вершинам.