Сергей Болотников - Город призраков

— Я поведу, — кивнул Мельников, — как-никак я его первым встретил.

— Вот так, прозаично, — сказал Влад в пустоту, — разве так бывает?

— Только так и бывает, — Севрюк подтолкнул замершего Владислава, не стой, мол, столбом, — жизнь вообще прозаична. Давайте облачайте Хонорова, да и пойдем.

Евлампий что-то забормотал и стал вяло отбиваться, но его подняли, начали напяливать зимнюю одежду.

И они покинули абсолютно пустую комнату. Не прошло и получаса после их ухода, как грязные матрасы, на которых ночевал Михаил Севрюк, исчезли, не оставив на пыльном полу даже квадратного следа своего существования. А наверху в единый миг не стало вещей Владислава Сергеева, и квартира его, не так давно столь уютная, теперь поражала запустением. Когда человек уходит к троллям, вниз, в пещеры, на поверхности не остается ничего, что могло бы напомнить о его существовании. И даже сообрази кто-нибудь перерыть городской архив, то и тогда не нашлось бы подтверждения, что человек по имени Сергеев Владислав Владимирович вообще существовал.

Они вышли из дома на холодную, продуваемую лезущим в самую душу ветром улицу и зашагали к реке. Трифонов недвусмысленно дал понять — вход есть только в районе завода. За периметром.

Город был пуст, никто не шарахался от быстро идущей группы, никто не грозил проклятиями и не призывал посмотреть из окна. Пусто, совсем никого. Со Стачика они свернули на Верхнемоложскую, с нее на Малую Зеленовскую, а оттуда уже на Центральную.

Влад и компания зашагали вниз, увязая в глубоком снегу. Непроизвольно вытянулись цепочкой, шагая друг за другом. Ледяной ветер кусал лица, стремился забраться под одежду и высосать все тепло. На воздухе царил настоящий мороз, без всяких скидок — минус пятнадцать, словно сейчас был конец декабря.

Евлампий Хоноров шел в середине, привязанный толстым солдатским ремнем за поясницу. Он широко улыбался, подставляя лицо морозному ветру и вглядываясь во что-то свое, остальным недоступное. Несмотря на всю тяжесть положения ослепшего, Влад невольно ему позавидовал — вот, оказывается, каково — пережить свой страх. Больше ничего не боишься. Выводили из квартиры — Евлампий дергался, зато сейчас ему хоть бы хны.

Распад вступил в финальную стадию, крупный город обезлюдел, но никто не гарантирует, что разложение закончится вот так, тихо-мирно, окончательным угасанием. Вполне возможно, что и огненной вспышкой, очищающим буйством.

Пересекли Верхнегородскую улицу, добрались до Степиной набережной, где еще недавно сидела одинокая добрая дворняга, которую любил весь город, а чуть позже — выгнанный с работы Мартиков, которого не любил никто. Ненадолго остановились на Старом мосту, каждый припоминал свое. Много всего было связано с мостом — хорошего и плохого.

Дивер напряженно вглядывался сквозь завесу снега вперед.

— Вы видите? — спросил он.

— Что же не видеть, горят огоньки... — сказал Степан, — электричества нет, а они все равно горят. Сейчас плохо видно, но как стемнеет, издалека различим.

Два красных огня на вершине заводской дымовой трубы пронизывали кружащую метель багровым сигнальным светом. Что они сигнализировали сейчас? Опасность или, напротив, призыв?

Молча Дивер пошагал через мост, остальные цепочкой потянулись за ним. Рассеянный свет потихоньку угасал — продержался он от силы полтора часа, как во время полярной ночи.

С моста на Береговую Кромку, с нее на Змейку — дружно покосились налево, в глухой заснеженный переулок. Но нет — один раз убитый морок уже не мог восстать вновь — два сугроба виднелись в конце переулка, «фольксваген» Мартикова все так же надежно прижимал к стене битый «сааб», как бойцовый пес, что даже после смерти, так и не разжав челюстей, удерживает противника.

Со Змейки на Звонническую, оставив справа массивное здание дома культуры. Здесь был первый бой и первый звонок людской одержимости, и зря не последовал Влад совету Дивера и не покинул превращающийся в заледенелую ловушку родной город. Хотя тогда, жарким солнечным летом, иногда казалось, что зимы не настанет вовсе — чувство, свойственное по большей части лишь детям.

Вверх — по Покаянной, сквозь старые трущобные районы к заводу. Их никто не задержал, никто не встал на пути, и даже вездесущие группы курьеров, похоже, приказали долго жить. Скорее всего, их дорогие машины уже просто не пробивались сквозь наметенные сугробы снега.

Наконец в городе стало безопасно. Исчезли люди, исчезли ловцы удачи, что следуют, как акулы, за каждым общественным потрясением, пропали чудища и монстры, после того как ушли те, кого они должны были настигнуть и чьим воображением были порождены. Испарились собаки и кошки, городские птицы, привыкшие находить корм в мусорных баках, исчезли тоже, повинуясь жесткому естественному отбору. Лишь крысы да тараканы остались в этих угрюмых многоэтажных коробках.