Сергей Болотников - Город призраков

В оранжевой вспышке воспламенилось топливо в одной из машин. Поле битвы на миг осветило, сражающиеся замерли, щуря воспаленные от едкого дыма глаза на возникшее пожарище, а потом, когда яростное зарево сменилось на тусклый тлеющий закат, продолжили с новой силой. Число воюющих сильно уменьшилось, большая часть теперь пригибалась, а то и вовсе лежа посылала грохочущую смерть в окружающих.

Посередине шумной, неистовствующей, как на картинах седьмого круга Дантова ада, исполненных мастером гравюр Босхом, битвы, случайно встретились двое. Бандит Крушенко и флагман сектантов брат Прана, из которого жизнь уходила вместе с двумя десятками огнестрельных ранений. Последняя пулеметная лента волочилась за его жутким оружием, и сражающиеся то и дело наступали на нее, вызывая у обладателя гневный раздраженный рык. Ствол пулемета раскалился докрасна, и теперь тлел в ночном воздухе, как исполинская сигара. Брат Прана был страшен и покрыт кровью. На лице его блуждала кривая ухмылка хищника, и один вид его внушал страх даже соратникам по секте.

Босх, давно понявший, к чему идет дело, завел отлично отрегулированный двигатель своей дорогой непробиваемой машины и, звеня и искря дисками, сорвался с места побоища, с содроганием слушая, как девятимиллиметровые подарки глухо стучат по кузову вслед.

Он успел как раз вовремя.

Увидевший окровавленного дикаря с чудовищным пулеметом в руках, Крушенко окончательно потерял контроль над собой.

Брат Прана вытолкнул из пересохшей глотки отрывок из проповеди. Громко кричать уже не получалось — голос сорвал, да и силы убывали на глазах. Скрюченное человеческое существо с покрытым гарью и кровью лицом, на котором горячечно блестели белки, — это был враг, и его надо было отправить в нижний мир, следом за предыдущими. Пулемет в руках весил, казалось, тонну, он тоже охрип, и его стальная глотка раскалилась и светилась нежно-розовым светом. Покачиваясь, сектант сделал шаг и наступил на брошенный плакат Ангелайи.

Прана даже не заметил этого, пулемет в его руках плюнул короткой злой очередью и навеки оборвал земной путь Алексея Крушенко.

Финалом к этой боргильдовой битве послужил мягкий шлепок растрепанной тушки голубя, подбитого шальной пулей где-то высоко в дождливом небе.

Побитая машина Босха, треща по всем своим усиленным бронированием швам, скрылась за поворотом, роняя на землю тлеющие яркими светляками осколки чего-то неопределимого — то ли металла, то ли чьей-то сгоревшей одежки.

В глухой ватной тишине прошла дождливая ночь и уступила место такому же дождливому сероватому дню. Первые его слабенькие робкие лучи коснулись вымокшей земли и осветили картину побоища. А еще через некоторое время стали собираться горожане — такие же робкие, притихшие, они вполголоса перекидывались впечатлениями. Чуть в стороне рыдала команда плакальщиц, состоящая из родных и близких убитых. Эти начали рыдать еще до зари и собирались продолжать весь следующий день.

Кто-то в стороне подбивал итоги.

— Я ж такое только в Сталинграде видал, вот те крест, — говорили в толпе, — ну прям война!

— Стены-то, на стены гляньте! Дыры везде!

— Будто бомбили здесь...

— Черт, и колонку своротили! Где теперь воду брать?!

— Аа-ай, сердешные вы мои, и што вас в секту несло, за каким резоном, а?!

Кругом лежали трупы, обгорелые, изуродованные до полной неузнаваемости, многие скрючились, а у некоторых оружие частично вплавилось в тело. Жар от горевших машин был нешуточный. Руки, ноги, головы, почерневшие части, бывшие когда-то целыми людскими телами. Остовы машин лежали друг подле друга, как костяки вымерших доисторических животных.

Тут и там между тел валялись флагштоки, оставшиеся от сгоревших знамен, и закопченные плакаты с Просвещенным Гуру.

Сморщенная старушка подошла к сохранившемуся телу, поверх которого лежал один из плакатов. Гневно плюнула на лицо Ангелайи:

— Что натворил, ирод мертвый! Скольких детей на смерть повел?!

Любители подбивать итоги уяснили одно — последняя власть покинула город. В огненной мясорубке сгинули лихие вояки Босха, держащие в своих руках все торговые точки, погибли все до единого послушники Просвященного Ангелайи, и никто уже не заплачет над уходом единственного ребенка в страшную секту. Сгинули и остатки бежавшей официальной городской управы — семеро милиционеров. Тела их перемешались с бандитами и сектантами, слившись в последнем всепроникающем объятии. На душе у горожан было странно и пусто, пахнущий гарью ветер свободы не кружил им головы, а лишь навевал еще большее уныние.