Сесилия Дарт-Торнтон - Битва вечной ночи

— Я не позволю нашим вас беспокоить, — сказал он. — Сестры заперли дом и унесли с собой ключ. А лестница есть только у меня.

Он поглядел на Тахгил, спокойно сидевшую рядом с Кейтри. И вдруг замялся.

— Вы пришли потребовать законного поцелуя? — спросила девушка. — Если так, не могу вам препятствовать.

Молодой человек ответил не сразу. Наконец он протянул ей украшенный лентами шар медового цвета.

— Нет. Вы ведь не из нашей деревни, мистрис Меллин. Вы не должны мне ничего.

Тахгил приняла дар. Когда Эрроусмит повернулся, чтобы уйти, Кейтри вдруг приподнялась на цыпочки и быстро поцеловала его в поросшую щетиной щеку. Он пробормотал что-то неразборчивое и перекинул ноги через подоконник. Однако прежде, чем слезть, снова на миг замялся и, глядя на Тахгил, смущенно спросил:

— А вы не останетесь до Летнего Равноденствия? Вы были бы Королевой Гирлянд!

— Нет, — покачала головой девушка. — Я не могу остаться.

Она глядела вдаль ему за плечо, словно пыталась разглядеть что-то, что не мог видеть никто, кроме нее одной.

— Да, понимаю, — уныло промолвил Эрроусмит, слез с лестницы и скрылся из виду.

По всему Апплтон-Торну заливисто, точно колокольчики на краю прозрачного пруда, звонили маленькие колокола. По узким улицам гуляла ночь.

От дома к дому, ища прибежища и жутко клацая зубами, сновал оскаленный лошадиный череп. Он гарцевал и подпрыгивал, зловеще лязгали челюсти. Молодежь ошивалась на безопасном расстоянии от пугала, однако какой-то высоченный здоровяк в женском платье безбоязненно шагал рядом с лошадиным привидением, размахивая метлой.

— Эй, Салли! — кричали юнцы.

Здоровяк ревел в ответ, потрясал метлой и гнался за ними. Второй актер, спрятанный под белой простыней и несущий шест с насаженным на него лошадиным черепом, тоже бросался в погоню, дергая привязанные к челюсти лошади бечевки, чтобы пострашнее лязгать зубами. Сегодня ночью происходило Сожжение Моряка, а значит, и Деревянная Коняга тоже пустилась в ритуальное странствие.

На другом конце деревни вынесли огромное, больше человеческого роста, чучело. Руки Моряка безвольно свисали на плечи двух носильщиков, тело, обмотанное старым тряпьем и мехом, было пропитано скипидаром и китовым жиром, в бесформенной голове жутковато (и довольно-таки опасно) поблескивали две плошки со свечками, всунутыми на место глаз. Следом за чучелом вереницей тянулись жители деревни. У домов самых почтенных и уважаемых селян чучело останавливалось, а кто-нибудь из сопровождающих заводил монотонным и пронзительным голосом:

Толпа кричала троекратное «ура!», прикладывалась к кувшинам и кружкам с вином, и шествие продолжалось. Деревянная Коняга и лихая Салли украдкой напрыгивали из-за угла на любого гуляку, отбившегося от общей толпы. Тахгил и Вивиана, тоже сжимавшие по факелу, угодили в самую давку и вынуждены были идти, куда нес их людской поток. Все так же звоня в колокольчики, веселая процессия вышла из Западных ворот и направилась по дороге вдоль края утесов мимо раскопа на том месте, где вчера ночью скатилось в море Нечто. Вниз по неровной лестнице двигалась толпа, увлекая с собой Лодочника, а Деревянная Коняга клацала зубами в хвосте шествия под взмахи метлы гигантской Салли. И вот на повороте, где вырубленная в скале лестница выходила на ровную площадку, аккурат над самой высокой отметкой прилива, все факелы, кроме одного, погасли, и Лодочник встретил свой конец. Его пронзили ножом и уложили в каноэ, а потом подожгли. Каноэ оттолкнули от берега в странствие по темным водам залива. Пока Лодочник горел, селяне пели — но не какую-нибудь народную песню, сочиненную специально для этого случая, а просто что в голову взбредет. Полыхая, чучело громко потрескивало, оранжевые языки пламени отбрасывали слепящие отражения на обсидиановую поверхность воды. Прилив и течение вскоре завладели своей добычей и понесли лодку прочь от берега. Чем дальше уплывала она, тем меньше становилась для наблюдателей — но тем выше вырастала стена огня, пока лодка не превратилась в великолепный цветок чистейшей, бьющей во все стороны энергии — цветок, окруженный кромешной мглой, затмевающий весь остальной мир, ослепительно переливающийся тончайшими оттенками рубина, топаза и янтаря. Позабыв о времени, нестройно выводя разрозненный мотив, люди на берегу завороженно наблюдали, как удаляется лодка. Бас и альт, тенор и сопрано этого нетрезвого хора звучали все более и более торжественно и серьезно. Далеко за гладью волн лепестки огненного цветка начали постепенно оседать и увяли совсем. Догорающий Лодочник превратился в мерцающую искру, раскаленный уголек в черной яме. А потом лодка затонула — зашипела вода, и все было кончено.