Кто ищет Сребророгого Оленя, должен быть готов к тому, что на такой охоте у него может и не найтись времени подстрелить зайца или тетерева себе на обед. Но пока что время у Гэвина было, и возле его вчерашнего ночлега остались зарыты в снегу голова и ноги глупой тетерки, что попалась ему на глаза ближе к вечеру на таком расстоянии, с какого не промахнулся бы и ребенок (конечно, из дома Гэвиров); перья ее Гэвин развеял по ветру, отпустив с ними вместе душу птицы к той, кому она принадлежала, — к Хозяйке Леса, властвующей над всем, что бегает и летает в лесу, и всем, что в нем растет. Хотя сейчас Гэвин собирался свершить не лучший по отношению к ней поступок, он все же не хотел уж совсем обижать ее, отказываясь от обычаев, будто вор.
День поворачивал к вечеру, и по сверкающему золотом снегу тень бежала впереди Гэвина, длинная, точно мачта. Долину впереди закрывал гигантский утес; у подножия его дымилось темное пятно — залитое водою углубление в скале, которое выбил здесь водопад за долгие тысячи лет. Сейчас водопад забило льдом, но льющиеся по обе стороны утеса боковые струи подпитывали ручей под снегом. Наверняка там водились форели. Следы росомахи, спускавшиеся с запада по осыпчатому склону — туда, к подножию утеса, — говорили, что и росомаха знает об этом. Но Гэвину не нужна была коварная охотница, не нужны были ее драгоценные шкура и жир, что так ценят колдуньи, — хотя в другое время он обрадовался бы, увидав когтистые следы, похожие на медвежьи, — ему нужны были совсем иные следы.
Утверждали, что чаще всего Сребророгого Оленя видят высоко в горах, среди острых отрогов; рассказывали даже о его любимой долине там, между вершин, где он бродит ясными ночами, и звезды блестят у него на рогах; но каждый из рассказчиков помещал эту долину в другом месте, уверяя клятвенно, что именно он знает истину и никто иной. В любом случае путь Гэвина лежал в горы. Выбрав склон поположистей, он свернул и стал взбираться, тяжело опираясь на копье; ему не хотелось раньше времени снимать лыжи и проваливаться в снег по пояс. Добравшись наконец до крайних елей, Гэвин ухватился за ветки и обернулся.
Солнце светило ему в лицо. Вдоль всей белой долины дымился ручей, и рядом с ним тянулись, уже отмеченные синими тенями, его следы. Где-то далеко звенела синица. Морозный воздух слегка пощипывал щеки.
Потом Гэвин снял лыжи и, закинув их за спину, углубился в ельник. Он лез по склону довольно долго, потому что подъем был крут, а снега много. Где-то на половине подъема он вдруг остановился, осторожно положил все, что держал в руках, на снег и кошачьим движением снял со спины лук. Натягивая тетиву, он ухитрился не скрипнуть, не отрывая при этом глаз от птицы на самой верхушке ели выше по склону над ним. Кедровка свалилась вниз, сшибая снег с веток, стрела вошла ей в шею. Теперь даже самолюбие Гэвина должно было признать, что это хороший выстрел.
Еще один раз Гэвин остановился там, где ветролом открывал взгляду небо. На севере оно нехорошо, мутно поголубело. Гэвин знал, как быстро срывается метель в горах, но особенно тревожиться было нечего, разве что стоило немного поспешить с ночлегом. Перебравшись по небольшой улоговине на другую сторону гряды, он увидел, что дальше горы поднимаются все выше и выше; здесь начиналась неведомая страна, разбитая ущельями, перепаханная ледниками, усеянная острыми пиками.
Некоторое время Гэвин шел по гребню еще одного склона по направлению к ней, нет-нет да и поглядывая на север, пока не нашел в ветроломе удобное место: в выворотине под корнями одной ели, полуприваленное стволом другой. Чтобы устроиться понадежней, Гэвин навалил туда еловых лап, потом — рядом, в двух шагах — на скорую руку развел костер, зажарил прямо в перьях свою добычу; пока он ел, в горных вершинах уже загудел ветер — ровно, как натянутая холстина. По темнеющему небу понеслись тучи.
Забравшись в свое убежище и завалив себя лапником, Гэвин сыто и довольно вздохнул. Засыпая, он слышал вой метели, а потом этот звук стал глухим и совсем неясным, снег шел всю ночь, заметая его все сильней и сильней.
В это самое время дома у Гэвина его мать, Дайнэн, дочь Рахта, расчесывала перед сном волосы своей маленькой дочери, Кетиль, и вдруг заплакала, уткнувшись лицом в ее макушку. Девочка удивленно завертела головой, пытаясь оглянуться. А старая нянька, Фамта, стоявшая рядом, сказала:
— Все в роду Гэвиров сумасшедшие. Но этот — больше всех, что верно, то верно!
Читать дальше