Вера Ковальчук - Младший конунг

— Ты только об этом и думаешь. Странно, почему? Или есть что-то, чего я не знаю? Эйрик что-то сделал тебе?

— Да нет. Просто мы с Эйриком друг друга не любим. Очень не любим.

Альв громко почесал затылок и спрятал голую руку под меха.

— Ну, раз ты так жаждешь крови Эйрика, то и поручишь ее рано или поздно, — ответил он и зевнул. Снизу послышался хруст, а потом и скрип ступеней. Приподнявшись на локте, викинг гаркнул. — Эй, спустись-ка с лестницы. И подожди внизу.

— Я что же, на холоде должен торчать? — возмутились снизу. Харальд — узнала Гуннарсдоттер и подтянулась за своей рубашкой. Охнула, натянув ее на себя — лен остыл, пока валялся на полу, прямо на досках пола, и был холоден, будто лед.

— Немного поторчишь, ничего с тобой не будет, — ответил Альв, забираясь в штаны.

Ночью они с Хильдрид уснули под одним одеялом — так было теплее. Женщина задремала первой, а викинг, который не любил холода и плохо засыпал, если приходилось дышать морозным ветром, какое-то время грелся, уткнувшись носом в ее мягкое плечо, обтянутое толстой рубашкой. В темноте он не видел ее, но чувствовал, и за несколько лет, что длилась их связь, изучил, как ему казалось, до самой последней черточки. И вспоминая ее белую кожу и гибкую красивую шею, которая и теперь, когда ее обладательнице за сорок, казалась совсем юной, Альв вспоминал о том, как у них все только начиналось, и что сулило...

Она спустилась к воде, медленно разделась и, оставив одежду и пояс с ножом на гальке, медленно, но без колебаний, вошла в море.

Ледяные волны обожгли ее ноги, потом кожа онемела и перестала чувствовать холод. Вода из колкой, как иней, превратилась в ласковое ложе, которое с радостью приняло ее тело с бледной до неестественности кожей. Хильдрид плавала, как рыба. Морская волна держала ее, словно ладони матери. Она ныряла глубоко, хватала камни и раковины, выплывала из глубины и отпускала добычу, даже не подняв ее над водой. В ней дремала озорная девчонка, а любому малышу скоро стало бы скучно нырять просто так.

Наплававшись вволю, молодая женщина легла на волны лицом вверх и замерла, прикрыв глаза. Соленый ветер мигом высушил ее кожу — лицо, грудь — там, где не переплескивали волны. Ее качало плавно, как ребенка в люльке, поднимало и опускало, и она то закрывала глаза, то открывала и смотрела в серое, как лезвие клинка, небо. Облака плыли стремительно, будто птичья стая, и порой в переливах оттенков серого Хильдрид даже различала взмахи крыльев.

Она не заметила, что на берег вслед за ней спустился Альв. Он не спешил скрыться с глаз, чтоб не тревожить женщину своим присутствием, и купаться тоже, видно, не собирался. Викинг присел на валун возле ее вещей и стал ждать. Время от времени он поглядывал по сторонам с настороженным видом, словно ожидал, что из-за ближайшей скалы вот-вот покажется десяток разбойников, жаждущих кого-нибудь ограбить и убить.

Годы не прошли для Альва бесследно. Он уже не был молод, жизнь оставила на его лице свои метки — морщины, складки загрубевшей обветренной кожи и длинный шрам через лоб, рассекавший бровь. На левой щеке у него змеилась полоса еще одного шрама, почти сгладившегося, но она проложила борозду в рыжей бороде, потому была заметна. Эти шрамы делали его почти уродливым, но в глазах — ледяных серо-голубых, при взгляде в которые скандинавы вспоминали высокогорные снега, затянутые дымкой голубоватых облаков — жила юность.

Да и разве способны шрамы изуродовать мужчину? Они — его слава и память о бурных годах, хоть и болезненная память.

Хильдрид опустила ноги на подводные камни, затянутые склизким зеленым налетом, и, даже заметив Альва, ни на миг не заколебалась. Она равнодушно пошла к берегу. Вышла из воды, запустила пальцы в волосы и взъерошила, подставляя их ветру. Она стояла перед ним обнаженная, совсем как в день своего появления на свет, только давно не невинная. На ее теле, уже не таком свежем, как двадцать лет назад, впрочем, по-прежнему стройном, навеки остались следы от первой и второй беременности — бледные рубчики затяжек. Они ее не портили, и сама Хильдрид относилась к ним, как к драгоценной памяти о собственной жизни.

— Зачем ты здесь? — спросила она Альва.

— Я не доверяю британцам, — ответил он. — Их нрав — сперва сделают вид, что радушны, а потом — нож в спину.

— Нас принял их конунг. Он обещал.

— Мало ли. Британцы — не северяне. У них другая честь. Не мужская.

Она помедлила, встряхивая аккуратно свернутый кусок полотна — чтоб осушить тело и голову.