Илья Носырев - Карта мира

И если вспомнить обо всем этом, история, которую я рассказываю — не такое уж сильное преувеличение.

Рональд стоял у самого края площадки и поверх фигур собравшихся людей смотрел на Вечный город, частью которого привык себя считать. То был очередной Вечный город, уже пятый или седьмой по счету, с тех пор, как некто наивный первым умудрился назвать так каменный муравейник. Впрочем, град был пресимпатичный, наверное, как и все предыдущие, он простирал два орлиных крыла по синим горам, а само сердце его стучало в том самом месте, где находился Рональд, рядом с башней замка Правителей, куда он приехал сегодня по приглашению временного главы государства архонта Арьеса.

Граф вырос в этом городе, который он даже не то, чтобы любил, просто привык относиться к нему, как к своему лицу, как к рукам и ногам, как к боли в левой лопатке от метко пущенной стрелы мавра, с которой жил уже лет пять, и несказанно растерялся бы, если бы она вдруг куда-то исчезла. Казалось, совсем недавно он еще носился по улицам с мальчишками, дергая за тоги ликторов, идущих на праздник со знаменами в смуглых руках; казалось, только вчера читал в саду перед замком письмо прекрасной леди Изабеллы, в котором она просила раз и навсегда оставить ее в покое; казалось, всего минуту провел он в чужих странах, спасаясь от горечи разочарования и ища утешения в науках.

Но вот он, год 2969 от Рождества Христова, и он вновь стоит на площадке перед башней замка Правителей и обозревает сумерки, скользящие вниз по острым крышам зданий.

Вечер навевал чувство отстраненности, а надо было сосредоточиться. Взгляд Рональда остановился на сидящей на троне сухощавой фигуре с седой головой и ехидным лицом.

Правитель Арьес был стар, но то обстоятельство, что он был знаком со многими людьми, гораздо более старшими — на века — вселило в него почти подростковый комплекс. Он то как-то искусственно молодился, стараясь смеяться над немощью своего возраста, то, наоборот, пытался выглядеть старше, изображая телесную и душевную усталость еще большую, чем испытывал.

Он был младшим братом правителя Эбернгарда, пропавшего пятнадцать лет назад. Нелегко принять власть, если прожил большую часть жизни в тени других. Когда Эбернгард в одно прекрасное утро веселого славного месяца мая исчез, его брату волей-неволей пришлось выползти из своей кельи, где он жил в добровольном заточении, разочаровавшись во всем сущем в этом мире, и воссесть на трон.

Привычка заливаться смехом в самых трагических обстоятельствах и скорбеть, когда все вокруг радуются, страсть неожиданно и незаслуженно оскорблять подданных, а также непонятная придворным логика его приказов снискали ему славу человека вздорного, скрытного и высокомерного. Лишь страх перед Правителями, живший в сердцах дворян уже несколько поколений, был ему защитой и помощью.

И вот так он правил, окруженный смешками царедворцев, с одной стороны, никогда бы не осмелившихся прямо перечить ему, с другой — вечно ищущих повода уклониться от исполнения его приказов, — и вот в такой-то ситуации он и должен был изыскать средство, чтобы отвести от Вечного города грозную опасность, нависшую над ним.