Владислав Русанов - Пасынок судьбы

— Пан рыцарь! — воскликнул тем временем заметивший нового посетителя корчмарь. — Счастлив тот день, когда такой гость переступает порог моей убогой избы! Ясько, что встал столбом? Да помоги же ты ясновельможному пану!

Здоровенный — хоть в телегу запрягай — хозяйский сын опрометью бросился придержать стремя Годимиру. Из лужи донесся выворачивающий нутро кашель. Обладатель цистры вынырнул и стал отплевывать проглоченную воду пополам с соломенной трухой и головастиками.

Годимир спешился.

— Проходи, проходи, пан рыцарь, — суетился хозяин. — Ясько коней обустроит и седло принесет просушиться, и все снаряжение твое тоже… Да заходи же, не стой под дождем, ясновельможный пан, за что нам только с небес наказание такое?

Молодой человек не спеша отстегнул притороченный к седлу меч, взял его под мышку.

— А это что за гусь? — кивнул он на стоявшего по колено в воде и отхаркивающегося парня.

— А-а, лайдак! — отмахнулся хозяин, а Ясько, руки которого были заняты поводьями Годимировых коней, плюнул под ноги в знак глубочайшего презрения. — Шпильманом назвался. По говору вроде благородный господин. Из орденских земель. Ел, пил, ночевал, а как время расплатиться пришло — «я вам песенку спою». Траченная душа! Знаем мы таких — не впервой!

Годимир глянул на «лайдака», но тот гордо отвернулся, изучая затянутое тучами небо, словно был выше мелочных внутрикорчемных свар.

— Эй, приятель, — тихонько окликнул его рыцарь. — Если у тебя плохо с деньгами, могу помочь.

Взгляд мокрого оторвался от созерцания хлябей небесных, и в нем промелькнула заинтересованность.

— Каким же образом?

— Пан рыцарь! — не преминул вмешаться корчмарь, желая напомнить, как следует обращаться к благородному господину.

Но слова его пролетели мимо ушей музыканта.

— Как? — повторил он с нажимом.

— Продай мне свою цистру, — палец Годимира указал на коричневатый, натертый воском бок, даже в пасмурный день лучащийся нежным светом.

Глаза мокрого округлились:

— Продать? Продать… — Он нахмурился и пожевал губами, как бы обдумывая предложение. — Нет. Пожалуй, продать я ее не могу. Дорога как память. А вот сменять — сменяю.

— На что? — оживился рыцарь.

— А вот на эту штуковину, что у тебя под мышкой, пан рыцарь, — шпильман в свою очередь ткнул в край черных кожаных ножен, виднеющихся из-под рогожи, намотанной нарочно от сырости.

— Ах, лайдак! Вот я тебя! — возмутился хозяин корчмы, делая шаг вперед в подтверждение серьезности своих намерений. — Как смеешь?!

— Пузо растрясешь. Куда тебе без помощничков? — и не подумал испугаться шпильман.

Мужик, отличающийся и в самом деле круглым животом, обтянутым давно утратившим первозданную белизну передником, потерял дар речи от возмущения. Он присел и раскинул руки, намереваясь кликнуть подмогу — да хоть того же Яська, — но замер с открытым ртом и выпученными глазами, до такой степени напомнив жабу, что Годимир не сдержал улыбки.

— Ну, чисто печерица [5] Печерица — жаба (укр.). , пан рыцарь-без-музыки, а? — ухмыльнулся стоявший посреди лужи человек.

— Ясько!!! — прорвало наконец корчмаря, но Годимир движением руки остановил его.

— Меч мне нужен, любезный, — мягко произнес он, делая шаг к берегу лужи. По воде пошла невысокая волна.

— Извини, пан рыцарь, мне моя цистра тоже, — неожиданно грустно ответил шпильман. — Правда, извини.

Он глянул рыцарю в глаза и кривовато улыбнулся, словно и вправду ощущал неловкость от того, что не может помочь. Поправил о плечо упавшую на бровь мокрую прядь. Хлюпнул носом.

— Сильно вымок? — поинтересовался Годимир.

— Как видишь, пан рыцарь. Конечно, купаться я люблю. Только в бане. — Шпильман выбрался из лужи, хлюпая водой в видавших виды чоботах [6] Чоботы — сапоги (укр.). .

— На что тебе меч?

— А ведь и тебе цистра без надобности.

— Почем знаешь? — обиженно вскинул голову Годимир. — Я, может, при дворе воеводы Стрешинского… — И смущенно осекся, заметив лукавый огонек в глазах шпильмана.

— Ясно, — тряхнул головой певец. — Пан рыцарь знает толк в поэзии и музыке?

Годимир неопределенно пожал плечами, как бы говоря — я, конечно, не хвалюсь, но…

— Ясно, — повторил шпильман и извиняющимся тоном добавил: — Можно, само собой, поболтать и о поэзии, да только…

Он развел руками, показывая на свое мокрое и грязное платье.

— Это ничего, — успокоил его Годимир. — Пойдем, обсушишься.

Некоторое время музыкант молчал. Какие чувства боролись в его душе, оставалось только догадываться. А потом кивнул: