Леонид Порохна: Сказка про Ваньку

В наступившей тишине обоих, и Седого и Малыша, сотрясла общая судорога; два тела, слившиеся в одно, рухнули наземь. В тот же миг ближний всадник бросил вперед коня, визгнул клинок, развал прошел через всю корявую карлову голову.

Растерянные, сбились в кучу всадники, лица их застыли в страхе и отвращении. Странно выгнувшись, лежал на спине Седой, поверх — Малыш с головой, разнесённой надвое. И кровь.

Гортанный вопль — сорвались конники, бросились по дороге, лучники столпились над кровавой жертвой, что-то делали.

Вжимаясь в землю, отползали парни от развилки.

Шли оврагом, Кривой Зуб маячил позади, Фролка в бешенстве постукивал кулаком себе в грудь, а Ванька присматривался на ходу к Проньке. Глаза у того запали бессмысленно, губы шевелились. Он готов был свалиться при первом препятствии, но Ванька подхватил его, усадил на землю.

— Пронька, ты чего?

Парень замычал, замотал головой, губы обрели, наконец, звук:

— Я все… Моя вина. Прости, что с тобой увязался…

— Да что такое? — тряхнул его Ванька.

— Меня беда метит! — дышал Пронька жарко. — Со мной пути нет. Ходил я уже, не дошел, боюсь. Я все…

— Дубина! — взъелся Фролка, — Ты-то при чем? Думать надо, куда идти теперь, так он плакать взялся… Куда, к деду?

— Здесь обратной дороги не бывает, — мотал головой Пронька. — Два раза по одной не пройдешь. Не видать нам деда.

— Значит, так, — Ванька говорил спокойно, — пора решать. Ну?

— Кругом пойдем, — сказал Пронька. — Далеко, но там деревенька будет, Падь Заячья. Из нее, правда, тоже хода нет, да больше некуда. Там с одной стopoны — Горушка Злая, по ней не пролезть, смерть одна, я пробовал. С другой — болотина, тоже не пройти. А только должны тамошние хоть одну тропку знать. Говорить будем.

Помолчали. Пора было решать, и Ванька решил:

— Пошли кругом, в Заячью эту. И запомни, Пронька, ни в чем ты не виноват.

Тронулись, Фролка опять шел последним, бормотал под нос:

— Как знать, как знать… Может, и виноват.

Шли без остановок, к вечеру измотались полностью. Пронька пошатывался, но пер, как одержимый, погонял, поторапливал, все твердил, что медлить нельзя. Фролка с трудом, но держался, огрызался время от времени, мол, спать надо. А Ванька, хоть и спотыкался постоянно, все решал, кого слушать. Так и выскочили на полянку, мирную, аккуратную, посредине избушка стоит. И луна — круглая, желтая, размером небольшая, а светло от нее, покойно, даже Ванька остановился.

— Все, други, спать будем, — слабину Фролка почуял. — Или без меня топайте.

Пронька заскулил, заныл что-то кислое, Фролка наседал:

— Зимовье тебе не нравится? Отличное зимовье. Или что?

— Боюсь чего-то…

— Пронька, — вступился Ванька, — отдохнуть надо, идем-то еле-еле, к утру встанем.

— Боюсь я… — упавшим голосом тянул Пронька. — Боюсь. Если спать, так в лесу.

От этих слов Фролка повернулся, двинул к зимовью.

— Ванька, — бросил на ходу, — в зимовьях ночевал когда? Пронька всего боится, пускай сам в росе спит, Или тоже боишься? Ванька?

Тот решился, пошел следом, а Пронька засуетился, отбежал, пригнувшись, к лесу, крикнул:

— У хозяина-то на постой ладом проситесь!

— Пошел ты… — огрызнулся Фролка, шагая через порог.

Ванька услышал, у крыльца потоптался, сказал громко:

— Хозяин, впусти странника, не обидь.

Ответил ему Фролкин смешок:

— Заходи, заходи, впущаю.

— Зря ты так, — Ванька сел за стол, с трудом раздирая слипавшиеся глаза, — Пронька как лучше хочет. И знает что-то…

— Знает, знает, — Фролка сердился. — Что он знает? Чего сюда приперся? Я не знаю, ты не знаешь… Куда идти, если не знаешь зачем? А этот все гонит, дурак, а куда гонит? Я не знаю. Неизвестно, чего ему надо. Ты слышишь?

Ванька ответить не мог, потому что спал.

— Иди на лежак, — сказал Фролка.

Ванька хотел головой кивнуть, да не удержался, брякнул лбом по столу. Фролка усмехнулся, и не зло, по-доброму. Подхватил попутчика под руки, перетащил на лежак, сунул котомку под голову. Разулыбался чего-то, лег на скамью у окошка. Лежал и улыбался.

Проснулся Ванька, будто толкнул его кто, глаза открыл. Темно. Присмотрелся — дверь открывается медленно, а в проеме, в мутном свете — фигура. Черная, большая, неясная.

— Человечинка притопала, — прошелся по зимовью утробный голос. — Давить будем.

Ванька вжался в лежак и почувствовал, как мутится в голове, как и лежак, и избушка, и сам он повалились, поехали вниз, вниз, в бездну. Фигура надвигалась, видна была мощь ее, но очертания не прояснялись, походило на то, что слеплена она из земляных комьев, которые вот-вот должны рассыпаться, а не рассыпаются, наоборот, набираются страшной силы. Ванька цеплялся за ускользающее сознание, когда прямо из-под лежака, у самого его носа, поползла вверх, распрямилась другая фигура, такая же огромная, но в белом. Второй голос произнес предостерегающе: