Ирина Сербжинская: Вечный Странник

В один прекрасный июньский день, ровно в полдень системный администратор газеты «Вечерний проспект» и с ним рекламный менеджер, по совместительству журналистка, отправились грабить художественный музей.

Они вышли на залитый солнцем бульвар и тоскливо переглянулись. Грабить храм искусства не хотелось, но отступать было уже поздно.

– Ну что… – Сисадмин задумчиво почесал в затылке. – Сати, сколько нам дадут, если засыплемся?

– Года три, не меньше, – мрачно ответила будущая подельница. – Если отягчающих обстоятельств не будет. Если мы никого из музейных работников не пришьем по ходу дела.

– Ого! Это ж у меня дочка во второй класс ходить будет, когда я…

– Ладно, Никита! Выхода у нас все равно нет. Или грабеж, или два красивых трупа. – Она поглядела на сисадмина оценивающе и уточнила: – Один красивый труп. Мой. А второй – так себе. Все! Поздняк метаться! Выходим на Красную линию – и вперед.

И они пошли.

Ограблению предшествовали, между прочим, еще кое-какие события, и случились они несколькими днями раньше.

В замечательном городе, где все это происходило. Красной линией окрестили главную улицу. Была она недлинной и тянулась от одной площади до другой. На первой, той, что возле реки и парка, серой громадой возвышался Дворец профсоюзов, а рядом с ним сверкал свежепокрашенными куполами огромный новенький собор, построенный точно на месте старого храма, который был уничтожен в годы революции. На другом конце Красной линии располагалась вторая городская площадь, с фонтанами, клумбами и высокими коваными фонарями. Здесь стоял местный «Белый дом», на пятом этаже которого, как всем было известно, находился просторный кабинет губернатора. Говорят, губернатор любил иной раз с задумчивым видом смотреть на площадь, особенно по вечерам, когда зажигались неяркие матовые фонари и включалась разноцветные огни подсветки фонтанов. Неспешно прогуливавшиеся горожане были настроены мирно и благодушно поглядывали наверх, где теплым желтым светом сияли окна губернаторского кабинета.

К зиме благодушие горожан исчезало, и они становились раздражительны. Причина этого объяснялась до безобразия просто.

Пару лет назад, когда на Красной линии затеяли реконструкцию, отцы города не поскупились и сделали широкий жест, вымостив любимую горожанами площадь неимоверно дорогим мрамором, отполированным до глубокого зеркального блеска. Главная площадь, покрытая благородным камнем, должна была поставить наконец жирную точку в затяжной негласной борьбе между двумя близлежащими городами, каждый из которых желал называться столицей края. Жители соседнего города не имели, конечно, такой замечательной Красной линии, тщательно отреставрированного исторического центра и памятников культуры, зато у них было море, и они этим неимоверно кичились.

Наличие же площади, вымощенной мрамором, должно было разбить наглых претендентов в пух и прах. «Да, – небрежно говорили горожане, наблюдая за тем, как одевается в камень центральная площадь. – Моря у нас нет. К чему нам оно? Зато у нас есть площадь. Серый мрамор. Знаете, сколько он стоит?»

Это было летом.

Другие свои качества серый мрамор явил зимой, когда продуваемая ветрами площадь внезапно уподобилась катку. Стоило прохожему ступить на скользкий промерзший сверкающий мрамор, стоило ударить в спину сильному ветру, как несчастный пешеход, размахивая руками, летел вперед, словно на коньках. Самым ловким удавалось ухватиться по пути за чугунную решетку фонтанов, остановиться и продолжить путь на четвереньках. Остальные выписывали пируэты по ледяному полю до тех пор, пока порывом ветра их не швыряло на заснеженный газон. Достигнув наконец тротуара, горожане долго приходили в себя, свирепо грозя кулаками окнам пятого этажа и изобретательно матерясь.

Поэтому зимой губернатор в окно не смотрел.

К лету кошмар заканчивался и площадь снова становилась любимым местом горожан.

Правда, этим летом все было как-то не так.

То ли кто-то свыше решил, что город окончательно погряз в грехах, то ли по какой другой причине, но в начале июня на улицы высадился настоящий десант проповедников невнятной религиозной конфессии. Молодые люди бродили по учреждениям, бубнили в телефонные трубки, останавливали прохожих на улице и, проникновенно глядя в глаза, тихим голосом интересовались, не желают ли горожане посвятить свою жизнь искуплению собственных грехов.