Ольга Григорьева - Найдена

– Что скажешь? – спросила я.

Он нахмурился: ,

– Скажу так: ты не врешь, да я не верю.

Мне стало обидно. Вот и попыталась открыть душу!

Он заметил мое разочарование и поспешно продолжил:

– Ты сказительница, видишь то, чего обычный человек не углядит. Простой наемник кажется тебе мечом из древнего сказа, волки – оборотнями…

– Ты, – обиделась я, – хочешь сказать, что я сумасшедшая?

– Нет, что ты! – Журка взмахнул руками. Сковородник стукнул о стену, но воришка даже не заметил. – Ты не сумасшедшая, просто… – Он на миг задумался и наконец нашел нужные слова: – Ты как ребенок. Он тоже в любом кусте видит то нежитя, то лесного духа…

Я отвернулась. Он ничего не понял. Жаль… А где репа? Хоть поем, коли не о чем говорить.

– Знаешь, – вдруг сказал Журка. – Ты необыкновенная… Я давно думаю… – Он запнулся. – Хотел сказать раньше, но ты и этот наемник… Тогда я подумал: и чего ты в нем нашла, чтоб так на шею вешаться, а теперь знаю… Ты его видела иначе. Вообразила, будто он и есть тот меч Орея из песни. Ты не Горясера полюбила, а загадочный меч. Только тебе с ним счастья не видать.

Об этом я и сама знала. Какое с Горясером счастье? К тому же он и княжна… Мне захотелось плакать. Миска с уже остывшей репой вновь очутилась на полу.

– А я тебя… В общем…

Журка заикался? От неожиданности обида прошла. Я повернулась. Воришка спрятал взгляд. Бледные щеки вспыхнули румянцем.

– Ты чего? – удивилась я. у

– Я… – Он сжал кулаки и отвернулся. – В общем, давай вместе…

Чего это он так смутился?

– Ну? – поторопила я.

– Вместе жить! – выпалил он и заспешил: – Я тебя ничем не попрекну. Не вспомню ни о той ночи, ни об этой… Позора за тобой не будет… Заживем как люди. Дом, детишки..

Я хмыкнула, а потом не удержалась. Нервный смех плеснул из моего горла, будто вода из опрокинутого жбана. Он растекся по клети, заполз в щели, задрожал мелкими каплями на бахроме скатерти.

Щелк, щелк…

Звуки пришли раньше, чем боль. Я отдернулась и вскочила. Спрятав лицо в ладони, Журка сидел на полу у моих ног, а над ним, будто квочка над цыпленком, стояла хозяйка избы. Ее глаза сверкали от гнева. Должно быть, она вошла и услышала нелепое Журкино предложение. Смеялась я, конечно, зря, но зачем же по щекам лупить?

– Ты! – замахиваясь, выкрикнула Марьяна. – Как ты смеешь! Он тебе… а ты…

От ярости голос у нее срывался, а щеки мелко подергивались. «Убьет», – мелькнуло в мозгу. Я перехватила ее запястье и повернула. Все вышло настолько неожиданно, что баба взвыла от боли и пригнулась, пытаясь высвободить руку. Я оттолкнула ее. Споткнувшись, она упала на пол вниз лицом. Этого я не хотела.

– Мама! – Мальчишка кинулся к упавшей женщине и вцепился в ее плечи. – Мама!

Женщина не шевелилась. Мальчик повернулся ко мне. Его губы обиженно скривились, а в глазах заблестели слезы.

– Дура! – прокричал он единственное знакомое обидное слово.

Незамысловатое ругательство малыша ударило больнее, чем пощечины его матери. Мне стало холодно.

Тяжело опираясь на руки, Марьяна села. Платок с ее головы съехал набок, и темные пряди закрыли щеку.

– Вон из моего дома! – тихо произнесла она.

Я потянулась за рубашкой. Женщина права. Пора уходить. Натягивая рубаху, я повернулась к Журке:

– Прости. Я не со зла, просто устала. Сама не ведаю, что творю. А за твои слова спасибо. И знаешь, лучше друга у меня не было. Правда…

– Знал, что ты так скажешь, – тихо ответил он. – Знал, а не удержался…

Я наконец справилась с завязками и накинула поверх рубахи серник. Нужно идти. Куда? А не важно… Куда ноги понесут…

В дверь постучали. Марьяна поднялась и недоуменно воззрилась на меня. Журка насторожился, а паренек мгновенно скрылся за спиной матери. Стук повторился.

– Наши не стучат, – испуганно прошептала женщина.

Журка направился к двери:

– Стучат не стучат, а открыть надо…

Он не успел коснуться двери. Она распахнулась, и в избу потек холод из сеней. В морозных клубах появилась темная фигура. Он! Я попятилась, а маленький Журка вдруг выкатил грудь колесом и отважно встал между мной и вошедшим.

– Чего тебе надо? – срывающимся голосом спросил он.

Взгляд Горясера обшарил убогую клеть, на миг задержался на Марьяне и, наконец, остановился на мне.

– Пойдем, – словно не слыша Журкиного вопроса, сказал наемник. – Тебя зовет киевский князь.

К Киеву мы шли молча, словно обреченные. Первым шагал Горясер, за ним я, а за мной Журка. Воришка не пожелал отпускать меня одну с «волколаком», как он откровенно назвал наемника. По дороге я успела передумать о разном: и кем приходится Журке та баба с мальчишкой, и зачем я понадобилась князю, и почему Горясер сам явился за мной в убогую крестьянскую лачугу.