Рене Ахдие - Ярость и рассвет

Грубая сила этих страниц теперь была у него в руках…

Он прошаркал к углу шатра и положил древнюю рукопись на сундук с одеждой. Затем зажег единственную свечу. И сделал глубокий вдох.

Обложка фолианта была изодранной и неразборчивой. Края – сильно потрепаны, проржавевший замо́к скреплял его по центру.

Джахандар смотрел на почерневшую древнюю книгу, лежавшую перед ним.

Если бы он пошел по этому пути…

Он закрыл глаза и сглотнул. Он думал о жене в ее последние дни, когда она лежала, задыхаясь, и молила о том, чтобы провести еще мгновение со своими детьми, заклиная Джахандара спасти ее от изнурительной болезни.

Он думал о том моменте, когда подвел ее, о беспомощности, которую чувствовал, держа безжизненное тело жены в своих руках. И о парализующем бессилии, с которым наблюдал за тем, как его старшая дочь направилась к монстру всего два заката назад.

Какой бы ни была цена, он это исправит. Если Шарзад удалось пережить рассвет, он будет работать, чтобы стать достойным такой дочери. Если она не…

Джахандар с силой сжал пальцами переплет книги.

Нет. Он не позволит себе снова потеряться в темноте сомнений.

Джахандар залез рукой под ночную рубашку и вытащил длинную серебряную цепочку, висевшую у него на шее. На ее конце покачивался черный ключ. Мужчина наклонился над древним томом и вставил ключ в замок. Фолиант распахнулся, и слабое серебристое мерцание поднялось от его страниц. Джахандар открыл первую…

Он подавил крик.

Страница обожгла его руку.

Неважно.

Он натянул рукав на кончики пальцев и попробовал снова.

Текст был ранней формой чагатайского языка. Его перевод будет мучительным процессом, даже для такого ученого человека, как Джахандар. А особенно в столь жестких временных рамках.

Опять же, неважно.

Его сердце загромыхало в груди, когда он пододвинул единственную свечу ближе к тексту, чтобы начать свой труд.

Для собственных детей он свернет горы.

Он не подведет снова.

В этот раз Шарзад понимала, что не нужно его ждать.

Поэтому то, что он не появился до глубокой ночи, не стало для девушки неожиданностью.

Слуги, которые принесли еду и вино, не нашли даже намека присутствия Шарзад в комнате. Сам халиф обнаружил ее стоящей на террасе с видом на боковую лестничную площадку, по бокам которой находились фонтаны.

Она не повернулась, когда он пришел. Наоборот, облокотилась на перила и улыбнулась сама себе.

Он, немного помедлив, присоединился к ней.

Полумесяц висел высоко в небе, отражаясь в мерцающих лужицах внизу.

– Отсюда не видно цитрусовых деревьев, но мне нравится, что можно почувствовать запах их цветения… как намек на что-то красивое и живое, – заговорила она.

Он ответил не сразу:

– Ты неравнодушна к цветению цитрусовых?

– Да. Хотя больше всего мне нравятся розы. У моего отца очень красивый розовый сад.

Он повернулся к ней, изучая ее профиль, окутанный лунным светом.

– Я думаю, отец, которому по душе цветы, должно быть, возражал… против этого.

Шарзад продолжала смотреть перед собой.

– Думаю, король, который надеется быть любимым своим народом, не должен казнить его дочерей на рассвете.

– Кто сказал, что я надеюсь быть любимым своим народом? – промолвил халиф степенным и монотонным голосом.

Шарзад повернулась, чтобы встретиться с ним взглядом.

– Все это время я могла поклясться, что вы умный человек. – Произнося это суждение, она передразнила его тихий отчужденный тон, и эффект ее тонкой издевки возымел действие.

Уголки его губ дрогнули.

– Все это время… я мог поклясться, что ты не хочешь умирать.

Шарзад закрыла глаза.

А потом решила засмеяться.

Звук разнесся по террасе, вырвавшись в ночь и наполнив небо звенящей музыкой колокольчиков.

Халиф наблюдал за ней, быстро замаскировав искру удивления привычно-мрачным выражением лица.

– Вы очень странный, – прокомментировала Шарзад, после того как ее смех утих.

– Так же, как и ты, Шарзад аль-Хайзуран.

– По крайней мере я это знаю.

– Я тоже об этом знаю.

– Но я не наказываю людей за это.

Он вздохнул.

– Я завидую людям, которые видят мир так, как ты.

– Вы намекаете на то, что я простодушна? – Ее слова сочились злостью.

– Нет. Ты видишь вещи такими, какими они есть в твоей жизни. Без страха.

– Это неправда. Я боюсь многих вещей.

Он бросил на нее испытующий взгляд.

– Чего ты боишься?