Галина Липатова - Мне отмщение

― Вот как. Своей смертью или помогли?

‒ Этого не знаю. Сейчас в столице смута, наследники дерутся за власть. Пусть дерутся, тем легче потом будет мне.

‒ Отличные новости. Ну что ж, до встречи, отец.

― До встречи, Морган.

Резко потеплело, магическая связь распалась. Морган встал с кресла, подошел к ложу. Амнэр отползла в самый угол, плотнее укуталась в одеяло. Морган мрачно усмехнулся, резким движением содрал одеяло, опустился на ложе, придавив женщину коленом. Одной рукой прижал ее к ложу, другой забрал в горсть длинные, шелковистые янтарные волосы, пропустил через кулак.

― Вижу, ты боишься меня. Правильно делаешь… но ты не того боишься, Амнэр. Ты думаешь, сейчас я насильно овладею твоим телом. Вот этим прекрасным телом, с янтарными волосами, с гладкой, как мрамор, кожей… и пока я буду занят удовлетворением низменной похоти, ты улучишь миг и своими сайндскими чарами опутаешь мой разум.

Она вздрогнула, застыла. Морган впился взглядом в ее зеленые глаза, и на губах его расплылась злая усмешка.

― Собственно, ты уже пытаешься. Я слышу, как ты шуршишь в замочной скважине, пытаясь проникнуть в запертую дверь.

Он сильнее прижал к ложу, придавил собой, крепко держа за руки. Амнэр извивалась под ним, брыкалась, но не могла отвести взгляда от его глаз. Он не пускал. Давил на ее разум, она сопротивлялась, выстраивала щит, но этот щит прогибался под напором его силы, трещал, и в конце концов разлетелся на осколки. И Морган вошел в ее разум – грубо, жестко, глубоко. А затем и в ее лоно – точно так же. Амнэр закричала от дикой боли и унижения, не различая, где боль телесная, а где – душевная. Она чувствовала, как проклятый раэт заполняет ее собой, как овладевает ею. И ничего, ничего не могла ему противопоставить. Он не дал ей никакого убежища, никакой возможности сохранить хоть что-то нетронутым, он осквернил и тело, и разум… впервые сайндская магия не смогла защитить Амнэр, а обернулась против нее самой.

Закончив, Морган поднялся, застегнулся, задумчиво глядя на истерзанную пленницу, безвольно распластанную по смятым шелковым простыням. Теперь она принадлежала ему – полностью. Он ощущал мрачное удовлетворение от того, что она сломалась под напором его силы. С раэтой он бы никогда не поступил так – и не только потому, что с раэтой так поступать запрещено, о нет. Пусть он и познал в детстве и юности презрение и пренебрежение к себе как к полукровке – но, странное дело, лишь со стороны мужчин. Женщины-раэты относились к нему совсем иначе. Он и сам не знал, почему – то ли из-за сайндских синих глаз, таких необычных и странных (а женщин, как известно, частенько влечет к необычному и странному), то ли из-за того, что он был красив по раэтским меркам, очень красив. И к тому же… Раэты были своими и равными. Сайнды – чужими. Врагами. К ним он с некоторых пор не испытывал ни жалости, ни сочувствия. И на то были причины, еще какие.

Эта сайнда, Амнэр, была частью того, что он ненавидел. И в ее лице он только что нанес оскорбление и кинул вызов всему Сайндарикарил – сайндской аристократии и теократии одновременно. Он знал: они все, все до единого, этот вызов услышали, оскорбление почувствовали. И королева тоже. Все члены Сайндарикарил могли связаться друг с другом мысленно, все чувствовали друг друга, если кто-то из них взывал к остальным. А он только что заставил Амнэр воззвать к Сайндарикарил, и так, чтоб услышали безусловно. Жаль, что с Кеесом так не вышло. Он тоже был Сайндарикарил, но отец, видно, не сумел добиться этого от принца или убил его слишком быстро. Впрочем, и без того неплохо получилось. Морган усмехнулся, вспомнив ужас, отразившийся на лицах жриц, когда они увидели голову Кееса.

Амнэр шевельнулась, застонала, свернулась в клубочек и заплакала. Ее яркие янтарные волосы как будто выцвели и потускнели, стали какими-то грязно-желтыми. Морган знал – так только кажется, это всего лишь отражение ее состояния. Ничего, пройдет время, она покорится, и ей начнет нравиться ее новое положение – уж Морган об этом позаботится. Приучить рабыню радоваться милости хозяина несложно, раз уж он сломал ее внутренний стержень. Не зря выбрал из трех именно ее – самое слабое звено здешней ветви Сайндарикарил.

Он отошел от ложа, взял со столика кувшин с вином и наполнил кубок. Пил долго, медленно, смакуя.

Выкуп доставили утром следующего дня. Всю ночь Морган просидел на вершине холма, на расстеленном среди травы ковре, и смотрел на город. Беспокоить его никто не решился – знали, что гара не любит, когда ему мешают медитировать.