Асфалот ринулся в воду, и вскоре Брод остался позади. Оглянувшись, Фродо увидел на другом берегу Всадников. «Остановись! Вернись!» — раздался в сознании приказ, ослушаться которого у хоббита уже не было сил.
Черный Всадник, крайний в ряду, двинулся к воде — тут же, словно не желая уступить первенство, опережая его, направил коня вброд Предводитель — за ним последовали еще двое.
Ближайший Черный Всадник преодолел уже две трети реки, когда до слуха Фродо донесся яростный рев и тяжкий рокот.
Маг прикрыл глаза рукой и долго глядел на восток, словно пытаясь разглядеть что-то за далью.
— Кольца нам уже не достать, хорошо хоть от этого искушения мы свободны. Мы встретились вовремя. Вы идете со мной?
— Конечно, — ответил Арагорн, — мы с тобой и за тобой. Ты по-прежнему ведешь отряд. У Темного Владыки его Девять Черных Всадников, у нас — только один Белый, но он стоит девятерых. Мы пойдем за тобой, куда бы ты нас ни повел…
— Ну что, хранители, как успехи? — донесся до их слуха свистящий полушепот; повеяло холодом, и на опушке появилась закутанная в черный плащ фигура.
Гэндальф припомнил странный рассказ Арагорна о встрече у Брода.
— Кто ты такой и почему помог нам? — воскликнул он, держа на всякий случай перед собой посох как клинок.
— Потому что Саурона и его власть я ненавижу еще сильнее. — Тень стояла перед ними, прислонившись к древесному стволу в небрежной, не лишенной, однако, изящества позе. — Свет я не люблю, ибо он мне чужд, а Темного Владыку — потому что он помог мне стать чуждым свету.
— Право, для нас была неожиданной помощь от…
— Раба Кольца.
— Ну… да, это как-то не укладывается… — Арагорн замешкался, подыскивая подходящие слова.
— В ваши представления о таких, как я. Вполне естественно. Вижу, вам хотелось бы знать больше — у вас появятся основания для доверия, и картина мира пребудет в целости и сохранности. Что же, возможно, моя история развлечет вас. Жаль, г-н Сумникс отсутствует — не мешало бы ему побольше про колечко знать, но, думаю, он образумился, да и не до чужих мемуаров ему сейчас.
— А нам бы действительно хотелось понять хоть что-то, — сказал Гэндальф, присев на камень.
Призрак расправил плащ и чуть откинул капюшон — возникло высохшее, мертвенно-бледное лицо, на котором зеленоватым тусклым огнем светились холодные, неподвижные, как у змеи, глаза.
Все невольно отшатнулись, и узкая щель, служившая пришельцу ртом, искривилась в невеселой усмешке.
— Давно не смотрелся в зеркала — я там не отражаюсь. Но не буду отвлекаться.
Итак, я — один из девяти владельцев колец, данных Сауроном людям.
Мое имя вряд ли что-то скажет вам, да это теперь и не имеет значения. От моего некогда роскошного замка в Нуменоре не осталось — по известным причинам — даже руин. А когда-то мой двор отличался великолепием, и талантливые посетители съезжались туда отовсюду.
Я не настолько интересовался воинскими искусствами или магией — хотя они и занимали немалое место в моей жизни, как и у всякого представителя моего круга, а среди моих гостей были поклонники как первого, так и второго; скорее прекрасным — поэзия, знаете ли, музыка или что-то иное.
Мои залы были задуманы эльфийскими зодчими и украшены мастерами-гномами, там творили известные менестрели.
Я не выношу уродства до сих пор — может быть, поэтому не свыкся с орками, троллями и прочими обитателями Мордора?
Но уже тогда появились зачатки моей гордыни — я все больше любил созданное мной и для меня и все больше презирал мир вокруг (впрочем, до некоторой степени он этого заслуживал).
Вот тут-то и объявился взятый в заложники Ар-Фаразоном Саурон — и был мне представлен. Красавец и блестящий собеседник — неотразимое сочетание. Общение с ним доставляло мне эстетическое и интеллектуальное удовольствие, ибо познаниями он обладал исключительными. Он стал моим частым гостем. Его советы отличались точностью, формулировки — изяществом, а утверждение, что красота выше добра и зла, нашло отклик в моем сердце — тогда оно еще у меня было, знаете ли.
Да… Постепенно моя любовь к прекрасному превращалась в ненависть ко всему, что не соответствовало идеалу и казалось примитивным. Уродство могло восхитить меня — но доведенное до степени исключительности.
Впрочем, это неважно. Достаточно сказать, что мои развлечения и творческие изыскания становились подчас жестоки.
Читать дальше