Тэд Уильямс - Явившийся в пламени

Сулис снова понурил голову, то ли собираясь с силами, то ли подыскивая слова. Я глотнул воздуха, вспомнив, что надо дышать. Страх на лицах Аваллеса и Телларина смешивался с изумлением, лицо Валады скрывала тень.

— Обеих моих жен унесла безвременная смерть, — продолжал отчим. — Первая жена успела подарить мне сына, чудесного мальчика по имени Сареллис, — и он тоже умер, крича от боли, потому что наступил на гвоздь от подковы — на гвоздь! — и подхватил смертельную заразу. Молодых людей, которыми я командовал, убивали сотнями и тысячами, их тела громоздились на поле боя, как груды саранчи, — и все это из-за какого-то клочка земли или из-за чьих-то обидных слов. Мои родители тоже умерли, и между нами осталось так много невысказанного. Всех, кого я искренне любил, отняла у меня смерть.

Его хриплый голос обрел тревожную силу — казалось, он способен сокрушить стены самого Небесного Града.

— Церковь велит мне верить, что я встречусь с ними вновь. Мне говорят: «Взгляни на дела Господа нашего Узиреса и утешься, ибо он пришел доказать нам, что смерть не страшна». Но я не могу быть уверен — я не могу верить просто так! Права ли Церковь? Увижу ли я вновь тех, кого люблю? Будем ли все мы жить вечно? Отцы Церкви объявили меня еретиком и отступником за то, что я сомневался в божественном происхождении Эдона, но я должен знать! Скажи, Хакатри, — не из ваших ли был Узирес? Или сказка о том, что он Бог, придумана лишь для того, чтобы мы оставались счастливыми, а священники богатели? — Сулис сморгнул слезы, и лицо его исказилось от ярости и боли. — Даже если Бог приговорит меня за это к мукам ада, я должен знать: правду говорит наша вера или ложь?

Сулиса сотрясала такая дрожь, что ему пришлось отступить от огня, и он едва не упал. Никто не шелохнулся, кроме человека в огне, который проводил Сулиса своим пустым темным взором.

Я поняла, что тоже плачу, и тихо вытерла слезы. Страдания отчима были мне как нож острый, но этому сопутствовал гнев. И это все? Значит, вот для чего он бросил мою мать в одиночестве, а теперь губит собственную жизнь? Чтобы познать непознаваемое?

Долгое время все молчали, словно камни вокруг нас, и наконец Хакатри произнес:

— Вы, смертные, вечно мучите себя попусту. — Он моргнул, и лицо его при этом стало таким странным, что я отвернулась и не сразу вникла в смысл его слов. — А пуще всего вы мучитесь, когда задаете себе вопросы, на которые ответа нет.

— Как так — нет? — все еще дрожа, вставил Сулис. — Как это возможно?

Человек в огне вскинул свои длиннопалые руки — жестом умиротворения, как я догадывалась.

— Возможно. Дела смертных неведомы зидайям — ведь и вы ничего не можете знать о наших Садах и о том, куда мы уходим, когда покидаем это место. Послушай меня, смертный. Даже если ваш мессия в самом деле был из Детей Рассвета, почему это не могло произойти по воле вашего Бога? И разве это делает слова вашего Спасителя менее правдивыми? — Хакатри покачал головой с чуждой, нечеловеческой грацией озерной птицы.

— Ты просто скажи мне — из ваших Узирес или нет, — хрипло сказал отчим. — Избавь меня от своей философии и скажи прямо! Ибо я тоже горю! Я долгие годы не могу избавиться от этой боли!

Крик Сулиса прокатился по залу, и ситх в своем кольце черного пламени как будто впервые увидел его по-настоящему. Когда он заговорил, его голос был полон печали.

— Мы, задийи, мало что знаем о ваших делах, и есть среди нас такие, что откололись от других, — о них мы тоже не знаем. Я не думал, что ваш Узирес Эдон был из Детей Рассвета, но большего я не могу сказать тебе, смертный, да и никто из нас не сможет. — Он снова поднял руки, переплетя пальцы странным, непонятным образом. — Мне жаль, но это так.

Дрожь сотрясла тело Хакатри — быть может, это вернулась боль от ожогов, которая почему-то не так мучила его, пока он слушал Сулиса. Отчим, не дожидаясь, что будет дальше, бросился к колдовскому костру и раскидал его ногой, подняв тучу искр, а после пал на колени и закрыл лицо руками.

Явившийся в пламени исчез.

После показавшегося бесконечным молчания колдунья заговорила:

— Так как же, Сулис, выполнишь ты теперь наш уговор? Ты сказал, что освободишь меня, если я приведу тебя к одному из бессмертных. — Она говорила ровно, но с мягкостью, удивившей меня.

Отчим ответил невнятно, махнув рукой:

— Сними с нее цепи, Аваллес. Мне больше ничего от нее не нужно.

Посреди унылой пустыни горя я испытала миг острого счастья, видя, что все — колдунья, мой любимый, даже мой страдалец отчим — пережили эту ночь, несмотря на дурные предчувствия. Аваллес отмыкал оковы колдуньи, и руки у него так тряслись, что он едва удерживал ключ. Я мечтала, что отчим оправится от своего недуга, и вознаградит моего Телларина за храбрость и верность, и мы с любимым поселимся где-нибудь подальше от этого населенного призраками, обдуваемого ветром мыса.