Михаил Успенский - Белый хрен в конопляном поле

Принцесса Изора не привыкла к такому обращению и поэтому немедленно побежала к дону Кабальо.

Немые черные стражники никому не мешали, поскольку не знали, кому подчиняться. Да и вообще движения их как-то замедлились, по залу пополз трупный запах…

Котел Луга раскачивался из стороны в сторону.

Король Стремглав взбежал на помост, за ним устремился Пистон Девятый, а уж за Пистоном — его верная и в плену гвардия.

Помост не выдержал такого количества спасателей и рухнул.

Котел закрутился на месте. Его стенки выгибались, словно распираемые чем-то изнутри. Спасатели разбежались, чтобы их не придавило.

Мбулу Пропаданга очень удивился, когда красивая белая девушка, подбежав, поцеловала вовсе не доблестного черного рыцаря, а конскую морду.

Мбулу Пропаданга удивился еще больше, обнаружив, что сидит уже не на коне, а на шее у белого мужчины средних лет с длиннющими, ниже пояса, шевелюрой и бородой.

Но дальше ему удивляться было уже некогда, поскольку паучок Ананси наконец-то втемяшил афро-бонжурцу, что нужно опрокинуть котел.

Один да два — будет три? ан нет.

Упали в колдовской котел трое, а вышли — двое.

Это были на вид все те же Тихон и Терентий — румяные, загорелые, — но только куда покрупнее прежних близнецов: и ростом повыше, и в плечах пошире, так что вся одежда их разлезлась по швам.

— Батюшка, ты жив? — грянули братья в две глотки.

Но Стремглав не глядел на них, потому что в зале появилась королева Алатиэль.

Пистон Девятый, Ироня и еще пара старых бонжурских гвардейцев могли бы поклясться, что Алатиэль нисколько не изменилась с того дня, как объявила капитана Ларусса своим рыцарем. Только не было тогда на ней такого нарядного зеленого платья, не было и ожерелья в виде цветов бессмертника.

Они долго-долго смотрели друг на друга.

Так долго, что все черные немые служители замка Эльфинор успели обездвижиться, упасть и истлеть с большим запозданием.

Так долго, что цепи, в которые закованы были пленники, успели заржаветь и рассыпаться в рыжую пыль.

Так долго, что гранитные глыбы, из которых был сложен замок, начали крошиться от древности и падать по камешку на трескающиеся плиты пола.

Так долго, что даже и самое верное сердце устало бы стучать.

Наконец мужицкий король радостно улыбнулся, сделал шаг вперед к своей эльфийской королеве — и упал.

В те дни поэты не говорили — «он умер». В те дни поэты говорили — «он узнал тайну жизни». Король Стремглав узнал тайну жизни: он умер. Подбежавшие сыновья поняли это сразу, потому что не были уже прежними Тихоном и Терентием — они уже все знали, все понимали и ничему не удивлялись.

И они посмотрели на ту, которая дала им жизнь — им и тому третьему, что будет теперь всегда в них присутствовать, — с пониманием и сожалением. И они поняли, что мать их не узнает и никогда не узнает.

И Алатиэль это поняла, и достала трехгранный кинжал, и последовала за своим супругом, как и должно поступать эльфийской королеве.

— Ну вот, я надеялся, что повезет, — сказал Пистон Девятый. — И повезло… Еще одна убийственно сбывшаяся мечта. Еще одна загадочная история любви.

— Отчего же загадочная? — сказал Ироня. — Все части этой загадки у меня, да только нет ни малейшего желания их складывать… Пусть уж люди сами…

К собеседникам подковылял боцман Баррахлоу.

— Ваша светлость, я узнал! Я ее узнал!

— Вот видите, сир, — сказал Ироня. — Еще один… Боцман, я велел вам держать язык за зубами?

— Так точно, ваша светлость.

— Вот и держите. А еще лучше — убирайтесь подальше от континента, куда-нибудь на теплые острова. Не то в следующий раз я вас все-таки повешу.

— За что вы так беднягу? — спросил бонжурский король, когда испуганный пират со всей возможной скоростью удалился от них.

— Он нарушил слово, которое дал совсем недавно…

— Вы в самом деле считаете, что мы правильно поступили, похоронив наших несчастных друзей именно здесь?

— Такова была воля сыновей. И спорить я не смог. Я не знаю этих парней, и я их, признаться, боюсь. Во всяком случае, побаиваюсь. Их природная натура отныне отравлена разумом, и остается лишь уповать на лучшее.

Бонжурский король и посконский шут стояли на склоне у развалин Чизбурга, на том самом месте, где когда-то отчаянные рыцари собирали цветы, выросшие на крови.