Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3

- Матка-яйка.

Женщина доставала из корзины яйцо и клала солдату в пилотку. Тот, что-то пробормотав непонятное, подходил к другой. Меня немец обошел, постеснялся. По-видимому, посчитал, что яйца просить у женщин удобнее. Так, обойдя всех женщин, солдат влез в кузов машины. Через некоторое время оттуда вылезло сразу трое немецких солдат. Один из них стал играть на губной гармошке, а другие что-то подпевали, смеялись и говорили 'матка гут'. По-видимому, в Россию солдаты попали прямо из Германии, так как других слов русских они не произносили, хотя и эти два слова принадлежали к тому жаргону военного времени, который был ничьим, и его одинаково хорошо понимали как русские, так и немцы.

Каждый думал, что он говорит на языке своего собеседника, чему радовались и даже некоторые гордились. Немец играл хорошо и долго. Это меня много удивило. Прежде мне казалось, что губные гармошки есть ничто иначе, как игрушки для детей и играют на них от нечего делать. Когда солдат закончил играть, те двое других аплодировали ему и жестами приглашали следовать их примеру нас. Мы аплодировали тоже, а одна смелая русская женщина сказала:

- Гут пан, гут. Играй еще.

Однако солдат больше не играл. Он спрыгнул с машины на платформу, снял пилотку и, как и первый солдат, весело улыбаясь и приговаривая чего-то по-своему, стал обходить пассажиров.

- Матка, яйка, - говорил он по-русски.

Женщины снова клали в пилотку по яйцу. Подойдя ко мне, солдат протянул пилотку и сказал:

- Пан, яйка.

У меня ничего не было. Я развел руками, показывая, что у меня нет яиц. Солдат не наста­ивая на просьбе, выругался по-немецки и ушел к себе в машину. Вслед за ним и остальные как по команде исчезли в крытом кузове, наверное, считать заработки. До следующей остановки они не появлялись. Когда поезд стал замедлять на станции ход, я успел разглядеть на рукавах станционных служителей повязки полицаев. С ними постарался не знакомиться. Слез незаметно с платформы и дальнейший путь продолжил пешим порядком. Одну из станций, которую пришлось проезжать, называли Солнцево, где-то недалеко от Курска.

Перед самым Курском зашел в небольшое пригородное село. Оно стояло на пригорке и из него были хорошо видны строения города. Мне нужно было узнать подробности о дороге к городу и изучить возможности пройти через сам Курск. Вошел в самую крайнюю хату при выходе из села. Дома там называли не хатами, как на Украине, а избами. Избы были деревянными, из толстых бревен, а сверху покрыты соломой. Внутри дома бревна были черными. Некоторые оклеены газетами, картинками из журналов и обертками от конфет. Полы у богатых деревянные. Кто победнее - земляные, как на Украине. Однако, если украинские хатки служили идеалом чистоты и опрятности, русские избы были грязными. В домах зимой, чтобы не замерзли, вместе с людьми находились телята, гуси. В некоторых избах было чисто. Может быть, все это было так по причине войны, только Белгородская и Курская области мне не понравились. Люди там выглядели так же весьма посредственно.

В этих областях я чувствовал себя челове­ком современным, советским. Жители тех мест казались людьми давно ушедших времен Ивана Грозного или же Петра Великого с их соответствующими понятиями вещей. Живя в городе, я и не подозревал, что в моей стране рядом со мной живут такие люди из прошлого, внутренний мир которых не соответствовал духу нашего времени, да и материально оставалось желать много лучшего. При виде их у меня появлялось такое желание, чтобы наши враги немцы причисляли этих курских не к русским людям, а к кому-нибудь другому. Мы же русские совсем другие и им, немцам, еще покажем, кто мы такие, русские. Они еще узнают нас, кто мы такие, русские. К моему сожалению, эти курские жители и были, что ни на есть, самые разрусские люди. Избы там были очень не опрятны. Если в сарае, где стоял скот, пахло скотом и навозом, а это некоторым людям даже нравится, а особенно горожанам, то запах в самой избе, где пахло как в сарае, понимался трудно. Жители этих деревень могут возразить, что ничем плохим в их домах не пахнет. Действительно, со временем я тоже перестал чувствовать это. Приелось, притупилось обоняние. Бань в селах тоже не заметил. Люди иногда мылись в сараях, хлеву, подстелив на навоз свежей соломы. Когда кто-либо из посторонних удивлялся их порядкам, они отвечали, что у них так заведено. Иногда они сами ругали свою бедноту и порядки, но с удоволь­ствием рассказывали, как где-то севернее Москвы, в Калининской, то ли в Вологодской области, жители мылись в жарко натопленной русской печке. Сварят обед, вынут его, а потом постелют на печи солому и моются. Так это или не так, но звучало это вроде анекдота или сказки из прошлого.