Кристофер Голден - Обманный лес

Потом его челюсти сомкнулись на ее потрохах, и он принялся драть их.

Томас мог лишь смотреть. У него не осталось больше слез. Но глядя, как Брауни зубами рвет тело Абигайль, он знал, что мишка никогда больше не будет танцевать.

Мгновение спустя гризли оторвался от своей добычи, его рев расколол небо, словно гром, и он бросился бежать ко входу в крепость какой-то первобытной рысцой. Томас почувствовал на своем плече чью-то руку и, обернувшись, увидел отца – тот смотрел на него с сочувствием. За спиной у него лежала мертвая Коретта Примат. Голова ее была почти отделена от шеи.

– Боже правый, что я наделал? – спросил Томас.

– Ты выбираешь, – ответил генерал. – Ты выбираешь свою жизнь, своего сына и свою кровь.

Теперь покрытое арахисовым маслом лицо казалось невыразимо печальным.

– К каким бы ужасам это ни привело, Ти-Джей, ты выбрал правильно. Я сделал неверный выбор, но сейчас я здесь, чтобы исправить ошибки прошлого.

С этими словами генерал бросился следом за Брауни с обнаженным мечом.

Томас последовал его примеру с луком в руке, хотя и без отцовской уверенности. Он смирился с мыслью, что ему не удастся спасти ничего из того, во что превратился Обманный лес. Если он сможет спасти хотя бы Натана, этого будет довольно.

Скалоголовый стоял на пороге крепости, где свет факелов играл на стенах, уже посветлевших в лучах зари. Стены были влажные и серые, и места маловато для настоящего сражения, но Скалоголового это не волновало.

Он будет драться там, где ему приказал повелитель. Шакал Фонарь дал ему особые указания. Тот, кто первым переступит порог, должен умереть, причем мучительно, для острастки прочих. Из расселины в его черепе полыхало зловонное зеленое пламя. В каждой руке он держал по грубо сработанной пике: к длинному древку были примотаны острые, как бритвы, кинжалы. Он оттачивал владение этим оружием многие годы.

Делать людям больно – единственное, что хорошо ему удавалось. Но в Обманном лесу ему никогда не позволяли убивать. До тех пор, пока шакал Фонарь не взял его к себе.

Он завертел пики перед собой, словно они были какие-то убийственные часовые стрелки, готовый исполнить приказание повелителя вопреки всем своим дурным предчувствиям. Он был готов убивать.

Обезумевший гризли ворвался в крепость со стремительностью и разрушительной силой лавины. Его рев сотряс стены; Брауни приподнялся на задних лапах и поднял правую переднюю, только когти блеснули в свете факелов.

Когти устремились вниз, раздирая беззащитную грудь Скалоголового. Тот резко, пронзительно вскрикнул. Он отшатнулся и с силой, которую придал ему страх, с глухим хрустом вогнал одну из своих пик в грудь медведя.

Это даже не приостановило Брауни.

Гризли протянул обе лапы и схватил Скалогодового, вскинул его над головой и взревел так громко, что больше уже Скалоголовый ничего не слышал.

Слабея, он взмахнул второй пикой и всадил ее медведю в спину. Брауни пошатнулся, поник и едва не грохнулся. Скалоголовый почти выпал у него из рук. Но он удержал его. Гризли крепко прижал Скалоголового к себе, взмахнул правой лапой и погрузил ее в зеленый огонь, горящий в расселине его головы. Когти Брауни зацепили край обнаженного черепа, и в тот самый миг, когда Скалоголовый почуял запах паленого медвежьего меха, раздался тошнотворный треск и оглушительный хруст.

Брауни оторвал Скалоголовому всю левую часть лица.

Ничто, кроме зеленого огня, не вырвалось наружу, если не считать клуба вонючего дыма.

Медведь пошатнулся. Упал. Его кровь, точно масло, растеклась по сырому каменному полу.

Хихикнув, как непослушный ребенок, Скалоголовый заплакал и захрипел. Подняв голову, он единственным уцелевшим глазом увидел, как генерал Арахисовое Масло вошел в крепость вместе с Мальчиком, и, протиснувшись мимо них, бросился в лес. Пламя на месте недостающей части головы пылало высоко, как никогда.

Смычок слетел по лестнице и завернул в коридор, и музыка его крыльев отражала его настроение. Она звенела, как бешеная, неистовая песнь каллиопы [17], играемая на три четверти.

Дневной свет обрисовывал на пороге силуэт генерала Арахисовое Масло. За ним Смычок различил нижние ветви кого-то из лесных стражей – скорее всего, капитана Толстосука, – который охранял вход в крепость.

Потом он увидел Томаса, стоящего на коленях рядом с генералом. У громадного, неподвижного, истекающего кровью тела самого лучшего во всем мире друга Смычка. Руки Томаса были в крови гризли, а сам он был холоден и молчалив. Оцепенел.