Роджер Желязны: Девять звездолетов наготове

«Тигр на свободе», — гласило сообщение. Он сложил бумагу и положил ее под пресс-папье.

— Вы можете идти.

Человек, стоявший, перед ним, коротко отсалютовал и сделал выжидательное лицо. Герцог не поднял головы. Он достал сигару и откинулся в кресле.

— Тигр на свободе, — сказал он, — после стольких лет…

Он закурил и надолго погрузился в созерцание голубоватого дымка.

— Интересно, как он выглядит на этот раз?

Он пробудился.

Долго лежал, не открывая глаз. Он подумал о своих руках и ногах — они были на месте. Он постарался понять, кто он такой, но не мог вспомнить:

Его начало трясти.

Он чувствовал, что его обнаженное тело прикрыто тонким покрывалом. Холодный ветерок студил лицо.

Он потряс головой. В следующее мгновение он уже стоял на ногах, пошатываясь от слабости.

Огляделся.

На столе возле потемневшего от времени черепа мерцала свеча. Рядом лежал кинжал.

Он оглянулся на свое ложе. Оно оказалось гробом, а покрывало — саваном. Над ним склонялись стены, затянутые черными драпировками, слегка тронутыми ржавчиной тления. На дальней стене висело зеркало, но заглядывать в него не хотелось. Дверь отсутствовала.

— Ты жив, — сказал голос.

— Знаю, — ответил он.

— Посмотри в зеркало.

— Иди к черту.

Он принялся ходить по комнате, срывая драпировки со стен, ярд за ярдом. Затем, стоя по щиколотку в лоскутьях черного бархата, он разбил зеркало.

— Подними осколок зеркала и посмотри на себя.

— Иди к черту!

— Знаешь, что ты увидишь? Он схватил со стола кинжал и начал раздирать бархат на длинные ленты.

— Ты увидишь человека, — продолжал голос, — голого, бессильного человека.

Он запустил череп в стену через всю комнату, и тот рассыпался от удара.

— Ты увидишь жалкого извивающегося червяка, безволосый эмбрион, похожий на ветку голой ивы, ты увидишь никчемного актеришку, напускающего на себя важный вид…

Он сложил искромсанную ткань в кучу посреди камеры и поджег ее свечой. Толкнул стол в костер.

— Ты знаешь, что зависишь от милости тех, кем стремишься управлять…

Волоски у него на груди тлели и сворачивались колечками. Он посмотрел вверх.

— Спускайся сюда, — пригласил он, — кем бы ты ни был, и я устрою тебе фейерверк!

Где-то над головой раздался приглушенный щелчок: Голос затих. Он подбросил кинжал вверх, и тот ударился о металл.

И упал в пламя.

— Если я такой уж слабый, чего ты боишься? — крикнул он. — Давай, навести меня в аду!

Мерцание свечи проступало за дымной пеленой, понемногу рассеивавшейся по мере того, как догорал костер. Пламя еще поплясало на столе, но и он рассыпался на угли.

В стене бесшумно открылись отверстия, высосавшие его сознание.

Он упал поперек собственного гроба.

— Каков он сейчас, сэр?

— Как всегда, полон зла, — сказал Ченнинг. Новый ассистент Директора внимательно вглядывался в экран.

— Он действительно таков, как о нем говорят?

— Это зависит от того, что вы слышали. Ченнинг отрегулировал температуру камеры до 68 градусов по Фаренгейту и включил магнитофон.

— Если вы слышали, что он утопил Бисмарка, — продолжил он, — так этого он не делал. Если вам говорили, что он убил Троцкого, так и этого он тоже не делал. Его просто не было поблизости.., но он думает, что был, и он думает, что все это сделал он. Но если вы полагаете, что Новый Каир был разрушен вследствие природной катастрофы или что генерал Кентон умер от пищевого отравления, то вы ошибаетесь.

Новый ассистент пожал плечами и надел наушники. Он прислушивался к словам, раздававшимся сейчас в камере человека, погруженного в наркоз.

— .. Ты — смерть и проклятие в человеческом обличье. Ты — молния Немезиды, привлеченная деяниями смертных. Ты убил Линкольна. Ты убил Троцкого — раскроил ему череп, словно дыню. Ты нажал на курок в Сараево и сломал печати Апокалипсиса. Ты — отравленная сталь, обагрившая замок датского короля, пуля в Гарфильде, клинок в Меркуцио.., и огонь мести горит в твоей душе неизбывно… Ты Виндичи, сын Смерти…

Голос бубнил и бубнил. Ассистент Директора повесил наушники на панель и отвел взгляд от готического антуража на экране.

— Вы, ребята, как я погляжу, прямо трясетесь над ним.

Ченнинг фыркнул, что могло сойти за смешок.

— Трясемся? — переспросил он. — Он — наш единственный несомненный успех. За последние девятнадцать лет на его счету больше разрушений, чем у любого цунами или землетрясения в истории человечества.