Елена Тыртышникова - Поле под репу

Впрочем, надо отдать им должное, со своей не очень-то приятной судьбой они смирились не сразу. Первым делом, они попытались сбежать. Дуня, связанная кое-как, потянулась к парнишке — того спеленали, что мумию, однако тронуть себя подросток не позволил. Он отрицательно покачал головой и подполз к внешнему клапану, хотя казалось, что верёвки не должны позволять столь головокружительных акробатических номеров, выглянул наружу. Затем вернулся и кивнул.

У Дуни ничего не вышло. Тогда хмыкнув — девушка расценила это как «дай, я», — подросток скрюченными пальцами затеребил ремень на запястьях «напарницы». Мучался и пыхтел паренёк где-то минуту, потому плюнул и бросил одно-единственное слово. Дуня перевела его как «магия» — на ругательство оно не походило, так как было слишком коротким при подобных обстоятельствах.

Ранним утром их разбудили — в кибитку закинули трёх женщин, двух знакомых по бревну и одну новенькую. Выглядели они скорее сонно, чем запуганно — видимо, рачительный хозяин их припрятал в надёжном месте. Дуня вздохнула и повернулась на другой бок. Ей снилось мороженое.

Повозка качнулась и заскрипела. Поехала.

Двое суток девушку укачивало. Хорошего в этом было мало, но, как ни странно, было. То ли женщинам велели приглядывать за иноземкой, то ли пленницам самим не по душе пришлась хилая соседка, однако так или иначе Дуню быстро научили жить без водопровода и санузлов. Потом желудок привык к дрожащей кибитке — и начались разговоры.

Языки Дуне не давались. В институте за обязательный английский ей поставили четвёрку даже не за посещаемость и красивые глаза, а потому, что кроме пятёрок в её зачётке других оценок не водилось. Общую картину четвёрка безусловно портила, однако девушка помалкивала, так как с совестью знакомство водила — её английский тянул разве что на «неуд», да и тот благодаря всеобщей компьютеризации.

Дуне говорили, что ей не хватает старательности и желания. И это было правдой — зачем напрягаться, если предмет не профилирующий и из-за него с учёбы не погонят, лучше новинку почитать. Девушку убеждали: мол, если ты понимаешь родной язык, то разберёшься и с чужим. Дуня соглашалась, но с иностранцами в долгие дискуссии не вступала. И наконец, она неоднократно слышала, что можно быстро выучить сложный и чуждый для европейца японский, если жить в Японии среди японцев, разговаривающих исключительно по-японски. Это девушка принимала если не за выдумку, то, по крайней мере, за преувеличение. Судьба вынудила Дуню выяснить, права она или ошибается. На сверхъестественные силы Дуня надеялась — больше-то не на кого! — но в их вмешательство не верила.

Внешне местные походили на европейцев. Выраженной однотипностью не отличались, разве что сложение имели более-менее одинаковое — да и это скорее следствие образа жизни, чем врождённая особенность. Один охранник щеголял рыжей шевелюрой, что интереса у окружающих не вызывало. Ну, рыжий — и рыжий, что такого. Среди рабов и свободных в равной степени попадались и русые, и чернявые, и белобрысые. Мужчины имели склонность к бороде, женщины — к длинным волосам. Хилый возница ведьминой кибитки светился нездоровой белизной, у остальных же под дорожным загаром пряталась разного оттенка кожа — от почти бронзовой до бледной, усыпанной конопушками.

Несхожие черты лица и принадлежность к одной расе заставляли думать, что население в этом мире немаленькое и что люди здесь привыкли передвигаться на большие расстояния. Это же почему-то убедило Дуню, что она не угодила в прошлое или будущее родной Земли.

Сама девушка, с её примесью азиатской крови, такой незаметной дома и столь бросающейся в глаза тут, могла показаться аборигенам необычной — иноземкой, дикаркой. Не человеком. Однако, насколько разобрала Дуня, особого удивления и внимания она не удостоилась, из-за чего девушка решила, что европеоиды и здесь не единственные представители рода человеческого. Так, собственно, оно и было.

И всё же, несмотря на привычный вид местного населения, Дуня не выделила в их говоре знакомых звукосочетаний. Мозг, во всём находивший порядок и ритм, так и не предложил своей, пусть от начала и до конца бредовой, трактовки слов и фраз. Столь надёжная блокада расстраивала. С другой стороны, не отвлекала на глупости — Дуня училась. Теперь-то ей хватало внимательности и старания. Отчаянье, в которое впадала девушка, когда не только она не понимала окружающих, но и те не понимали её, породило страстное желание, что, в свою очередь, не позволяло сдаваться, когда опять забывались простые, но добытые с трудом слова и их приходилось вызнавать заново. Полное погружение в среду также играло немаловажную роль — к концу шестого дня (унылые развалины оборвались, и отряд выполз на укатанную дорогу) Дуня запомнила не так уж мало. Сложных фраз пока не выдавала, ограничиваясь отдельными словами, но объясниться умела. Что интересует других, тоже понимала. Впрочем, с ними было легко.