Гленда Ларк - Запах Зла

– Что же мне было делать? – спросил я, на самом деле не ожидая ответа. Найти его должен был я сам, но ответила мне Блейз.

– Ты не мог решить ее проблемы, – сказала она скорее раздраженно, чем сочувственно. – Они принадлежали только ей. И в конце концов она смогла найти лишь один способ их разрешить. Так проявилась ее слабость, а не твоя.

– Она говорила об этом с тобой? – Я почувствовал горечь, даже ревность.

– Да, хотя и не прямо. Мы много о чем говорили. Она знала, что ее ждет смерть. Она хотела, чтобы кто-то ее понял, а рядом оказалась я.

Прозрение было как ослепительная вспышка.

– Она могла бежать с тобой вместе, ведь верно? Она тоже могла спастись. Ты ей это предлагала, да? О небеса, она отказалась от свободы, которую ты ей предложила!

Блейз с сочувствием посмотрела на меня.

– Да.

Меня передернуло; все мое существо восставало против этой мысли.

– Целый день я лез из кожи вон, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто выслушал бы, кто имел бы власть остановить расправу. Менодианский патриарх. Командир гвардии. Канцлер. Сам повелитель… И все это время у нее была возможность спастись, а она от нее отказалась. – Я испытывал ужасную горечь по отношению к Джастрии и пытался с ней бороться. Джастрия была мертва; так как же я мог на нее сердиться? Но только я все равно был в ярости.

– Таков был ее выбор, – сказала Блейз.

Я вытаращил на нее глаза, готовый выместить свой гнев на той, что совсем его не заслуживала.

– Ты что, не могла ее заставить? А ты хоть пыталась?

Глаза Блейз сверкнули, но ответила она спокойно:

– Я пригрозила, что ударю ее рукоятью меча по голове и вынесу ее бесчувственное тело на плече. Она ответила, что стоит мне сделать шаг к ней, и она закричит и скажет стражникам, что у меня – отмычка и меч. Так что я оставила ее в покое. Она хотела умереть сильнее, чем я – спасти ее жизнь; это так – можешь мне поверить.

Она говорила правду: мой нос это подтвердил.

Мне не сразу удалось найти слова, чтобы выразить мысль, которая уже давно не давала мне покоя: мучительное подозрение, никак не желавшее уходить.

– Я не могу избавиться от чувства… что она хотела именно меня сделать своим убийцей, потому что… потому… – Я умолк: дальше говорить я не мог, слова были слишком ужасны.

Сначала Блейз не поняла, о чем я, потом изумленно взглянула на меня.

– Ты хочешь сказать – она попросила тебя не потому, что боялась боли сама, а чтобы причинить боль тебе?

Я кивнул и попытался объяснить, все время помня о том, что рядом со мной женщина, которая носит меч не в виде украшения.

– Убить другого человека – самое ужасное, что может совершить житель Небесной равнины. Это единственное преступление, которое наказывается пожизненным изгнанием. Мы там, у себя, даже мышей не убиваем. А для меня такое еще непростительнее, потому что я – врач, целитель, призванный спасать жизни. – Мой голос упал до шепота. Мне с трудом удавалось заставить себя продолжать. – То, что я ее убил… запятнало мою душу. Запятнало навсегда. Она должна была знать, как это будет. Блейз, какое ужасное зло я ей причинил, если она сочла, что я заслуживаю подобного наказания?

Блейз задумалась, и я ощутил исходящий от нее запах осуждения. Она решила, что я собрался превратить трагедию Джастрии в собственную трагедию из-за извращенности своей души. Она не сказала вслух: «Ах ты подонок, это вовсе не твоя трагедия», но я прочел ее мысль по глазам, да и запах сказал мне то же самое. Осуждение Блейз пахло как горящее масло.

Я не мог ее винить. Она не знала меня, не знала Джастрию, не знала народ Небесной равнины. Вполне возможно, она зарабатывала на жизнь, убивая людей. И она не видела того прощального взгляда, который бросила на меня Джастрия. В последние секунды жизни моя жена была полна триумфа – того триумфа, который победитель стремится показать ненавистному противнику. Она считала, что выиграла битву, а я даже не знал, что эта битва между нами идет… Я чувствовал себя так, словно меня выпотрошили.

В глубине души я знал, что сам должен буду найти ответ на вопрос, который задал Блейз. Однако даже если мне удастся его найти, вряд ли я смогу когда-нибудь обрести душевный покой; если же нет – меня ждала бесконечная душевная боль.

Тогда я не знал, конечно, что наступит время, когда гибель одной женщины будет казаться мелочью, чем-то тривиальным по сравнению с теми тысячами невинных, которых ждала смерть от моей руки, и смерть ужасная. Я, который никогда не хотел вообще никого убивать, кончил тем, что стал убийцей такого множества людей, что их и сосчитать невозможно. Душевный покой, которого я искал после смерти Джастрии, сделался ускользающей мечтой, мучившей меня всю жизнь.