Майкл Ши - Восьмая нога бога

– Да… А знаешь ли ты, мой честный Ниффт, что я был возведен в священническое достоинство лишь прошлой осенью?

– Мне доводилось слышать, что твое назначение на эту должность состоялось совсем недавно.

– Суть в том, что при обычном ходе вещей даже человек, занимающий тот пост, на котором нахожусь сейчас я, – то есть верховный жрец моей страны, – даже Первосвященник главного святилища… Но прости меня. Надеюсь, мой переход на личные темы не истощит преждевременно твоего терпения? Быть может, у тебя есть еще какие-нибудь дела, которым ты желал бы…

– Почту за честь быть посвященным в твои размышления, которые к тому же представляют для меня большой интерес, уверяю.

– Ну так вот, непосредственное общение с А-Раком – большая редкость даже для того, кто занимает мой пост. Во время Жребия Самой Короткой Ночи – до которого, кстати, осталось всего два дня – я ожидал впервые ощутить прикосновение мысли моего великого патрона, ибо во время этого торжественного события он говорит со всеми собравшимися без исключения; однако даже тогда непосредственное его ко мне обращение вовсе не является обязательным. Но сегодня я впервые осознал, что я и в самом деле Первосвященник: я хочу сказать, что сегодня с неведомой доселе ясностью ощутил весь груз ответственности, которую я принял на себя вместе с этим саном и о которой раньше мог лишь догадываться. Часа не прошло с тех пор, как я во время утреннего Славословия услышал голос бога, обращенный прямо ко мне из алтарных глубин. Он распорядился, чтобы сегодня с наступлением темноты я пришел на Стадион и встретился с ним один на один. В анналах нашей веры не зафиксировано упоминаний о подобном событии.

Я дал Пандагону понять, что его сообщение повергло меня в должный трепет, но ничего не произнес в ответ, чувствуя, что мое молчание скорее заставит его разговориться, поскольку для него сейчас главное – облечь в слова собственные мысли.

– В то мгновение, когда я почувствовал, что бог уходит, на меня вдруг нахлынули странные воспоминания, так давно похороненные в глубинах памяти, что их четкость потрясла меня. Я вспомнил празднество на берегу моря, в далеком детстве: что-то большое и черное вышло из волн, роняя на песок клочья пены, и я позвал других посмотреть, но родители схватили меня с необычайной поспешностью и, запихнув в середину круга, поближе к огню, велели глядеть на языки пламени, и больше никуда. Затем я вспомнил, как мальчиком постарше меня взяли на похороны кузена, но глядеть на покойника было нельзя, потому что его забрал бог, однако я пробрался-таки в комнату, где старшие женщины семейства обмывали его и облачали в погребальные пелены, и, прежде чем меня вытолкнули из комнаты и захлопнули перед моим носом дверь, успел заметить руку, торчавшую из-под покрывала: кости и сухожилия, обтянутые иссохшей, почерневшей кожей. Еще позже, когда юношей я катался с приятелями верхом, один из нас, обогнав остальных, въехал в лесистую ложбинку, откуда тут же донеслись пронзительное ржание его скакуна и его собственные душераздирающие вопли; мы все точно окаменели, а потом, когда способность двигаться вновь вернулась к нам, стыдливым шепотом произнесли имя бога и, повернув лошадей, опечаленные, поскакали домой, сообщить его родителям…

Первосвященник умолк, погрузившись в свои мысли, так что мне пришлось подтолкнуть его.

– Я не совсем понял, что произошло тогда на берегу.

– А-Рак и его отпрыски, хотя и не умеют как следует плавать, все-таки в состоянии охотиться на дне моря и рек. Они стараются не возлагать бремя своего аппетита на какой-то один вид живых существ.

Вопрос, который обычно задают все чужестранцы, – о размерах ежегодной дани человеческих жизней, взимаемой паучьим отродьем неофициально, – так и вертелся на языке, но у меня хватило ума промолчать. Омываемые многочисленными реками плодородные равнины Хагии кишат людьми. В любой другой стране, сравнимой с этим островом по численности населения, ежегодно, по той или иной причине исчезают тысячи людей.

Но даже невысказанный, этот вопрос – о цене Хагианского Договора в переводе на человеческое мясо – все равно продолжал висеть в воздухе. Теперь, когда Пандагон ощутил всю тяжесть ответственности, принятой вместе с высоким постом, в его размышлениях, подумал я, рано или поздно должен наступить момент, когда он поймет, что для нации пастухов Первосвященник и сам является верховным пастырем человеческого стада, хозяин которого – паучий бог.