Гай Кей - Дети земли и неба

Портрет в ночи. Мужчина, одетый в порфир. Другой мужчина, говорящий правду. В нас есть мужество. И иногда оно удостаивается награды, а иногда — нет.

Немой обнажил меч.

Великий визирь Йозеф бен Хананон никогда не отходил далеко от комнаты, где калиф позволял по утрам писать свой портрет — и беседовать с ним — джадиту.

Ему не нравилась эта идея с портретом с самого начала, а теперь она стала ему ненавистной. Они узнали о подлых, подрывных действиях лживого серессца, совершенных в сговоре с младшим принцем, Бейетом, которого Йозеф считал силой, разрушающей устойчивость в том мире, которому он неустанно пытался придать стабильность.

Поэтому он явился всего через несколько секунд после того, как два стражника, стоящие на посту у той комнаты, где писали портрет, прибежали сказать, что его призывают.

Великому визирю не пристало бегать. Было бы неточно сказать, что он бежал, но он чрезвычайно поспешно вошел в комнату, которая была центром мира, потому что именно в ней находился калиф.

Художник стоял на коленях (и это правильно, хотя он уже должен был быть мертвым). Калиф был охвачен растущей яростью. Визирь видел его таким, благодарение богу, всего два или три раза, но распознал эту ярость, потому что… потому что приходится научиться распознавать смертельно опасное состояние человека, который всем правит. А евнух держал в руке меч.

Это по-прежнему был Дворец Безмолвия. Йозеф поклонился трижды. Он ничего не сказал. Сердце его быстро билось. Это очень вредно для него. Он был готов арестовать Бейета и художника сегодня утром, приказать удавить принца, а с художника содрать кожу, что приведет к мучительной, медленной смерти. Ему приказали подождать окончания этого последнего сеанса. Калиф, решил он, хочет сам расправиться с джадитом, а потом и с принцем. Это правильно.

Но джадит был все еще жив, и не склонил голову. Руки этого человека, отметил визирь, были крепко сжаты, но не дрожали.

Калиф заговорил, не глядя на визиря, и ни на кого другого. Он отдал очень точные распоряжения, даже пожираемый бушующим в нем гневом. Он это умел. Такое происходило и в те два раза, когда он видел его в такой ярости, как сейчас. Приказы были точными. Тогда люди расстались с жизнью.

На этот раз изменился мир османов.

Визиря заставили понять, что от него требуется. В данном случае, было нетрудно получить подтверждение того, что его просили подтвердить. Имена стражников — стражников Бейета, — которые сопровождали художника по ночам, установили. Меры убеждения, неприятные, заставили трех из них признаться, что им заплатил принц Джемаль (все, кроме одного, признались, а страдания первого человека, выбранного для допроса, явно заставили остальных предпочесть более легкую смерть).

Также оказалось несложно установить, что принц Бейет играл в азартные игры в борделе в городе (одно из его любимых занятий) во время двух из тех ночей, когда его якобы рисовал в одеждах цвета порфира в его дворце серессец.

Некоторые слуги во дворце Джемаля также не захотели умирать ужасной смертью. Они смогли подтвердить, что художник действительно приходил очень поздно в комнату, куда присылали жен Джемаля развлекать его по ночам (позор!). Короче говоря, все было так, как рассказал джадит: он находился в подземной комнате во дворце Бейета вместе с Джемалем, и его проводили туда и обратно по старому туннелю императора, а потом он спал с женщинами Джемаля.

Думающий человек мог сделать выводы. А визирь был думающим человеком. Принц Джемаль явно полагался на то, что неверный будет слишком напуган, чтобы заговорить, или — что более вероятно — ему не дадут шанса это сделать, так как отец будет действовать под влиянием ярости.

В самом деле, почему неверному должны были позволить хоть что-то сказать? И не позволили бы, если бы визирь поступил по-своему. Йозеф бен Хананон с болью сознавал, что сам он предлагал убить этого человека сегодня утром, а также требовал немедленной смерти принца Бейета. Он еще сознавал (и также с болью), что калиф это знает, и что Джемаль добился бы полного успеха, если бы визирь настоял на своем. Это нехорошо для человека, стремящегося завоевать доверие калифа.

Все равно, с точки зрения прагматичного, осторожного великого визиря, это был крайне глупый заговор, еще более глупый от того, что имелись явные признаки: Джемалю калиф отдает предпочтение, и старшему сыну следовало лишь подождать.

Возможно, допускал визирь, такое положение могло измениться, если бы прошло достаточно времени. Они живут в непредсказуемом мире. Также возможно — более мрачная мысль, которую он бы никогда не высказал вслух, — что если бы отец убил Бейета, это стало бы первым шагом в еще более ужасном заговоре наследника, который потерял терпение в ожидании трона.