Стивен Кинг - Стрелок

— Что такое канал? — У стрелка вдруг мелькнула совершенно безумная мысль. — Что-то вроде луча?

— Нет. Это по телику.

— Что такое телик?

— Ну… — Мальчик почесал лоб. — Такие картинки.

— Тебя кто-то привёл сюда? Эта миссис Шоу?

— Нет, — сказал мальчик. — Я просто здесь очутился.

— А миссис Шоу, это кто?

— Я не знаю.

— А почему она называет тебя Бамой?

— Не помню.

— Какая-то ерунда получается, — буркнул стрелок.

Ему вдруг показалось, что мальчик сейчас заплачет.

— Я правда ничего не знаю. Я просто здесь оказался. Если бы вы спросили меня вчера, про каналы и телик, я бы вам всё рассказал. А завтра я, может быть, даже не вспомню, что меня зову Джейк. Разве что вы мне подскажете, только вы мне ничего не подскажете. Потому что завтра вас здесь не будет. Вы уйдёте, и я умру с голоду, потому что вы съели почти всю мою еду. Я сюда не хотел. Я не просил, чтобы меня сюда перенесли. Мне здесь не нравится. Тут жутко и страшно.

— Не надо так сильно себя жалеть. Держи хвост пистолетом.

— Я сюда не хотел, — повторил мальчик с ребяческим вызовом в голосе.

Стрелок съел ещё кусок мяса. Прежде чем проглотить, долго жевал, чтобы выдавить соль. Мальчик тоже стал частью единого целого, и стрелок был уверен, что он говорит ему правду: он оказался здесь не по собственной воле. Он не хотел, чтобы так было. Плохо. Очень плохо. Это он, стрелок… он сам так хотел. Но он никогда не хотел грязной игры. Он не хотел убивать никого в Талле. Не хотел убивать Элли, эту некогда красивую женщину, чьё лицо было отмечено тайной, которая всё же открылась ей в самом конце, — тайной, к которой она стремилась и до которой добралась, сказав это слово, это девятнадцать, как будто открыла замок ключом. Он не хотел, чтобы его ставили перед выбором: исполнить свой долг или превратиться в безжалостного убийцу. Это нечестно: выпихивать на сцену ни в чём не повинных людей — посторонних людей — и заставлять их участвовать в этом спектакле, который для них чужой и непонятный. «Элли, — подумал он, — Элли хотя бы жила в этом мире, пусть в своём, иллюзорном, но всё-таки здесь. А этот мальчик … этот проклятый мальчик …»

— Расскажи всё, что ты помнишь, — сказал он Джейку.

— Я мало что помню. А то, что помню, это и вправду какая-то ерунда. Полный бред.

— Всё равно расскажи.

Мальчик задумался, с чего начать. И думал долго.

— Было одно место… до того, как я здесь оказался. Такой большой дом, где много комнат, а рядом — дворик, откуда видны высоченные здания и вода. А в воде стояла статуя.

— Статуя в воде?

— Да. Такая женщина, в короне и с факелом… и ещё, кажется, с книгой.

— Ты что — выдумываешь на ходу?

— Может быть, — безнадёжно ответил мальчик. — Там ещё были такие штуки, чтобы ездить на них по улицам. Большие и маленькие. Большие — синие с белым. А маленькие — жёлтые. Жёлтых было много. Я шёл в школу. Вдоль улиц тянулись такие зацементированные дорожки. А ещё там были большие окна, чтобы в них смотреть, и статуи в одежде. Статуи продавали одежду. Я понимаю, что это звучит по-дурацки, но те статуи продавали одежду.

Стрелок покачал головой, пристально всматриваясь в лицо мальчика — пытаясь распознать ложь. Но мальчик, похоже, не лгал.

— Я шёл в школу, — упрямо повторил мальчишка. — У меня была… — он прикрыл глаза и пошевелил губами, как будто нащупывая слова, — сумка для книг… такая коричневая. И ещё — завтрак. И на мне был… — он снова запнулся, мучительно подбирая слово, — галстук.

— Что?

— Я не знаю. — Мальчик безотчётно положил руку на горло. Этот жест всегда ассоциировался у стрелка с повешением. — Не знаю. Всё это исчезло. — Он отвёл взгляд.

— Можно я тебя усыплю? — спросил стрелок.

— Я не хочу спать.

— Я могу усыпить тебя, чтобы ты вспомнил. Во сне.

Джейк с сомнением спросил:

— А как вы меня усыпите?

— А вот так.

Стрелок вынул из патронташа один патрон и начал вертеть его в пальцах. Его движения были проворными, плавными — как льющееся масло. Патрон как будто перетекал от большого пальца к указательному, от указательного — к среднему, от среднего — к безымянному, от безымянного — к мизинцу. На мгновение исчез из виду, потом появился опять. На долю секунды завис неподвижно и двинулся обратно, переливаясь между пальцами стрелка. Мальчик смотрел. Его недоверчивое выражение сменилось искренним восторгом, потом — восхищением, а потом его взгляд стал пустым. Он отключился. Глаза закрылись. Патрон плясал в пальцах стрелка. Взад-вперёд. Глаза Джейка опять распахнулись; он ещё с полминуты понаблюдал за плавной пляской патрона и снова закрыл глаза. Стрелок продолжал крутить патрон, но Джейк больше не открывал глаз. Его дыхание замедлилось, стало спокойным и ровным. Неужели так надо? Неужели так и должно было быть? Да. Во всём этом была даже некая красота, хрупкая и холодная, как кружевные узоры по краям голубых ледяных глыб. Ему опять показалось, что он слышит, как мама поёт ему песню, но не ту глупую детскую песенку про Испанию и дождь, а другую, такую же глупую и такую же милую, что доносилась из дальнего далека, когда он уже засыпал, легонько покачиваясь на краешке сна: Птичка овсянка, скорее лети, скорее лети и корзинку неси.