Андрэ Нортон: Неизвестный фактор: [романы]

Даже ночь на Ваанчарде — тревожное время. Не период мира и спокойствия, когда можно куда-нибудь уединиться. Садовые дорожки сверкают, словно отделаны драгоценными камнями, мягко светится растительность, доносятся новые ароматы и...

Дискан Фентресс сидел, скорчившись, подбородком почти касаясь колен и заткнув пальцами уши. Он и глаза закрыл, чтобы не видеть окружающее, — хотя невозможно перекрыть запахи, которые приходят вместе с воздухом. Рот его шевелился: Дискан боялся, что его позорно вырвет на глазах у всех. Конечно, никто не позволит себе выказать презрение. Все будут продолжать делать вид, будто Дискан Фентресс один из них, и это будет продолжаться, и продолжаться, и продолжаться... Он судорожно сглотнул.

Теперь зеленоватый лунный свет добрался до дорожки, и она замерцала подобно жемчугам. Донесся новый запах, но не агрессивный. Дискан вообще не мог представить себе, чтобы в этом саду что-то было агрессивным. Место для отдыха и развлечений, созданное и доведенное до совершенства ваанами, всегда очень ненавязчивое.

Дискан молча боролся с протестом своей внутренней сущности, пытался разорвать путы этого сада и здания, из которого бежал, этого города, этого окружающего его мира. Его неприятности начались задолго до прилета сюда, на Ваанчард, — начались в тот день, когда Улькен-надсмотрщик на Найборге привел на берег пруда незнакомца, вызвал Дискана из мутной воды — Дискан был по пояс вымазан зеленой слизью — и заговорил с ним так, словно он... не человек, а тварь', но у него ведь есть чувства и разум, такие же, как у всех, даже если тело не такое.

Дыхание вырывалось неровными толчками, почти всхлипываниями. Глаза Дискана могли бы увидеть дорожку и необычную растительность, если бы он захотел, смогли бы оценить волшебную красоту ночи, но сейчас он смотрел в прошлое.

Беды его начались и не в пруду, но много лет раньше. Рот его изогнулся в мрачной гримасе, почти в рыке сдерживаемого гнева. Давно, с самого начала...

Он не мог вспомнить времени, когда бы не сознавал, что Дискан Фентресс — отверженный, неудачно сотворенный образец человеческого материала, которому можно поручить только самую простую и грязную работу. Он не умел правильно пользоваться силой своего необычайно большого тела и ломал все, что хотел починить или сберечь. И мозг его функционировал почти так же, как тело, — медленно и тупо.

Почему? Сколько раз он спрашивал об этом — с того самого времени, как научился думать и удивляться! Но он очень быстро понял, что спрашивать можно только самого себя — и еще ту безличную силу, которая приложила руку к его неудачному сотворению, — а может, наоборот, не приложила.

На Найборге он... можно ли назвать это словом «приспособился»? По крайней мере его использовали для выполнения работ, требующих большой грубой силы, и это оставляло его на большую часть дня наедине — убежище, которого здесь у него нет.

Дискан, вопреки тому что внутренне съежился, думал о той сцене у пруда. Улькен, грязный, грубый, но все же на шкале ценностей общины стоящий неизмеримо выше Дискана, стоял на берегу с легкой улыбкой на лице и кричал так, словно Дискан вдобавок ко всему еще и глух.

А человек рядом с ним... Дискан закрыл глаза, облизнул губы, прежде чем снова сглотнуть, заставляя себя не... не...

Человек, стройный и гибкий, среднего роста, воплощение кошачьей грации и ловкости, в отлично подогнанной коричнево-зеленой форме изыскателей, с серебряной кометой перворазведчика на груди! Незнакомец выглядел таким чистым, так напоминал идеал снов и мечтаний Дискана, что тот просто смотрел на него, не отвечая на крики и приказы Улькена, — пока не увидел, как почернело лицо разведчика, когда тот повернулся к надсмотрщику. Улькен задрожал и попятился. Но когда разведчик снова посмотрел на Дискана, Улькен злобно улыбнулся, уходя.

— Ты — Дискан Фентресс? — Недоверие — да, в этом вопросе звучало недоверие, и его было достаточно, чтобы пробудить старое неприязненное сопротивление.

Он вышел из воды, стряхивая с себя комья грязи и слизи.

— Я Фентресс.

— Я тоже. Ренфри Фентресс.

Дискан понял не сразу. Он продолжал вытирать свое большое неуклюжее тело. Но потом ответил — сказал то, что всегда знал.

— Но ты мертв!

— Между этим предположением и реальностью больше светового года, — ответил разведчик, продолжая разглядывать Дискана. И боль, всегда таившаяся в громоздком каркасе из костей и плоти, стала сильней.