Пола Брекстон - Дочь ведьмы

Рождество в доме Хоксмитов не отмечали. Ни Бесс, ни ее мать не смогли бы сейчас вынести радостные обряды, делавшие этот день особенным: это напомнило бы им о потерянных любимых. Будь у них время и силы оглядеться, они бы поняли, что многие в деревне перестали отмечать святки. Местным обычаем стало тихое следование воле Божьей. Праздник напоказ, дававший повод для веселья и, частенько, пьяного буйства во имя Его, забыли. Но для Бесс и Энн это не имело значения. Теперь они редко выбирались в деревню, разве что продать что-нибудь или купить. Ни одна не была в церкви с тех пор, как разразилась чума. Бесс приходило в голову, что это не останется незамеченным. Она помнила, что преподобный Бердок сказал церковному старосте. Казалось, это было так давно – когда-то в солнечное, светлое, полное надежд время. От всех прихожан требовалось посещать воскресные службы, а отсутствующих записывали. Пока что из-за неприветливой погоды и лишений, которые деревня претерпевала во время чумы, у жителей находились другие заботы. Пока что…

В самые темные дни снег целых две недели покрывал землю почти до моря. Бесс прежде никогда не видела вершины утесов в белом ковре. Тепло моря до сих пор отгоняло дурную погоду. Глядя на прекрасный застывший мир, Бесс чувствовала, что даже земля скорбит. «Придет ли когда-нибудь весна?» – гадала она. Ей казалось, что так может остаться навсегда. Перед Рождеством она помогла матери отжать последние яблоки и поставить сок бродить. Теперь сидр созрел, и Энн решила, что они должны его продать.

– Отвези бутыли в «Три пера». Спроси Джеймса Крэбтри. Агнес сама захочет с тобой поторговаться, – говоря это, Энн застегнула на плечах Бесс тяжелый плащ. – Не дай ей втянуть себя в торг; она снизит цену почем зря. Джеймс, поняла?

Бесс кивнула. Она уловила глубоко в животе какое-то незнакомое ощущение и в конце концов узнала в нем волнение. Прежде Бесс никогда не была в пивной, а о «Трех перьях» в деревне шла слава как о самом буйном заведении. Она так долго просидела на ферме, что ее взбудоражила возможность выйти в люди, да еще с таким взрослым и важным поручением. И тут же Бесс замутило от чувства вины, словно неправильно было испытывать хоть какое-то подобие удовольствия. «Неужели теперь так всегда со мной будет?» – задумалась она.

Снег сошел, но земля смерзлась в камень, а от злого ветра у Бесс заболело лицо, стоило ей выйти из дому. Она надвинула капюшон плаща на чепчик и крепко его завязала. Вывела хмурую старую кобылу, которая вовсе не желала, чтобы ее вытаскивали из теплого амбара. Энн помогла Бесс уложить бутыли с сидром в переметные сумки.

– Не тяни время, – заметила Энн, затянув подпругу, и протянула дочери повод. – Знаю, Шептунья в деревню пойдет медленно, зато, доставив сидр, ты сможешь сесть верхом, и домой она побежит резвее.

Бесс приняла повод.

– Идем, старушка, я тебе дам сенца, когда вернемся.

– И не задерживайся в пивной, Бесс, – крикнула вслед мать. – Не говори ни с кем, кроме Джеймса Крэбтри!

Пивная «Три пера» представляла собой большую постройку из толстых бревен под лохматой соломенной кровлей. На верхнем этаже были окошки, вырезанные в крыше. Комнаты здесь сдавали, там останавливались на ночь проезжие – без удобства и среди шума. Бесс слышала, что комнаты эти использовали не только для сна. Она привязала Шептунью к кольцу на фасаде и вошла внутрь. Все ее чувства подверглись мощной атаке. Дым от сырых дров в очаге и множества глиняных трубок, которыми увлеченно попыхивали и размахивали посетители, стоял гуще тумана над морем. Бесс захлопнула за собой дверь, изо всех сил стараясь не обращать внимания на сальные взгляды в свою сторону. Первый этаж пивной занимал зал с низким потолком, полный обшарпанных столов и лавок. Стоявшую у огня скамью с высокой спинкой занимали пьяницы-завсегдатаи неопределенного возраста и слабеющего ума. На местах возле окон расположились громогласные женщины в ярких платьях, развлекавшие мужчин с блестящими глазами. Пронзительный смех отвратительных пьяных парочек смолкал лишь тогда, когда они ускользали в одну из комнат наверху. На противоположном от очага конце зала помещалась грубая стойка из плавника. В углу стояли бочки. На грязных полках ждали кружки, горшки и кувшины. Лай и рев пьяных мешались с требованиями эля или сидра, обращенными к хозяйке, чье настроение портилось на глазах, и служанке, которая больше времени проводила, отпихивая от себя чужие руки, чем наполняя кружки.