Лев Жаков - Чудес не бывает

Я напрягся и постучал.

–А, Юхас, заходи! - распахнулась дверь. - Я как раз о тебе вспоминала. Заходи, садись поближе к столу, сейчас я тебе скажу, что думаю по этому поводу. Значит так. Вот здесь, во введении, ты пишешь, что (она зачитала): "это, во-первых, нелюбовь к людям, человеческому миру, полному глупости, во-вторых, желание свободы от этого мира и людей, в-третьих, поиски убежища от мира и людей". Но в дальнейшем ты уделяешь внимание исключительно третьему пункту.

–Я же потом пишу, что наиболее значим в системе мировоззрения именно третий…

–Это все понятно. Но про первые два надо написать хоть несколько слов.

–Хорошо, я понял.

Я решил не спорить, чтобы скорее закончить пытку. Тем более что мне пришла в голову подходящая цитата.

–Вот здесь, в… главе, где ты рассуждаешь о фантастике как приеме, к месту пришлась бы цитата магистра Б-Стра. Посмотри, - она сунула мне под нос последний номер "Полдня", слово редактора. Я лишь увидел, что нужное место подчеркнуто красным карандашом, и кивнул.

–Затем, тебе нужно полностью переписать заключение. Про фокусы мысль, конечно, глубокая, - она пронзительно глянула на меня, совсем как дед, - но не та. Развей лучше идею про разрушительность запретной магии. И - обрати внимание на социальную значимость феномена ухода. Примерно понятно? Как только сделаешь, мы с тобой возьмем весь текст и аккуратно, предложение за предложением, доведем его до ума.

Про социальную значимость у меня имелось когда-то соображение, заставлял я себя думать о работе, шагая обратно в обнимку с кипой листов. Что-то про склонность получать даром готовые решения.

Проходя по лестнице мимо второго этажа, я вспомнил про просьбу отца. Вздохнув, свернул в коридор. Теперь, после победы над собой перед дверью тетки, я чувствовал некое подобие уверенности в себе.

По дороге заглянул в журнал и прочитал отмеченное красной линией место. "Фантастика понимается здесь очень широко: любое литературное произведение, использующее в качестве сюжетообразующего художественного приема элементы необычайного, невероятного, невозможного".

Да, так всегда! Я пишу, мучаюсь, подыскивая слова, а кто-то взял - и сказал одной фразой!

Старая добрая кафедра истории Междуморья. Сколько часов просидел я здесь в ожидании, что отец обратит на меня внимание? Два года я здесь не был, с тех пор, как…

Я твердой рукой взялся за ручку.

Как тогда, Олеф сидел, сгорбившись, над рукописью, светлая бородка аккуратно подстрижена, глаза близоруко щурятся.

–Ассистент Олеф, магистр Эмир сказал мне, чтобы я…

–А, Юхас! - воскликнул он, поднимая голову. - Заходи!

Не то чтобы мне стало стыдно, но как-то неловко.

Не вставая из-за своего фолианта, Олеф протянул бумаги:

–Распишись здесь. И здесь, - его широкий палец с круглым ногтем уперся в нужные места. - А это можешь забрать. С зачеткой подойдешь к Эмиру, он проставит оценку.

–Оценку?

–Ну да, - терпеливо объяснил Олеф. - Обязательно.

–А… где я могу найти магистра Эмира?

Олеф кивнул в пространство:

–В саду.

–Спасибо, - сказал я.

–Не за что, - отозвался он, моргая левым глазом.

У него что-то вроде тика, вспомнил я. Не вспомнил, а забыл! - строго одернул я себя. И повернулся к дверям.

Идти искать его сейчас или потом? А если он уйдет? Впрочем, какая разница, когда ставить, ведь он каждую среду читает первому курсу историю Лиги, найду.

–Сходи прямо сейчас! - крикнул мне вслед Олеф.

Я только вздохнул. Я опасался, что прямой контакт с отцом чреват очередной ссорой. Уж очень странно смотрел он на меня в последний раз - когда мы уходили.

Пришлось идти в сад. Надо, надо, уговаривал я себя. Надо, ты же этого хочешь, это тебе надо, это надо тебе, тебе, а не тому парню.

Эмира я нашел в компании Винеса в заброшенной беседке.

Опять они вместе, задело меня.

Успокоил совершенно глупый момент: их позы. Они были очень похожи сейчас, сидя рядом: отстраненные, замкнутые лица, руки в карманы, плечи немного опущены, голова слегка запрокинута назад. Но Эмир сидел в моей позе: на самом краю сиденья, упираясь лопатками в стену, пятками в землю, носки ног вверх, ноги прямые, скрещенные в лодыжках. Подлиза же вытянутые ноги расставил, носки вперед.

Я почувствовал глупую гордость.

Винес смотрел на меня мрачно. При моем появлении они перестали говорить, если и говорили.

Меня вдруг потянуло сделать гадость, вопиющую, характерную.

–Разрешите? - сказал я, прошел в беседку и сел по другую руку от отца, в ту же позу. Пристроил копчик на краю и вытянул ноги, скрестив их в лодыжках, пятки в землю, носки в небо.