Татьяна Филатова - Бабки

Двое вошли в один из домов и через пару минут выгнали из него нескольких женщин и детей. Среди них были и деревенские дети. Затем немцы вошли в дом, где жила Ягарья.

Рука не дрогнула, хотя сердце колотилось, как бешеное. Настя не стала ждать, когда подействуют ее чары: слишком далеко лицо фрица было от ее глаз. Она нажала на курок и не отпускала его, пока не уложила обоих, один из которых рухнул в погреб к напуганным женщинам. Для Насти то мгновение, пока она стреляла, показалось вечностью, хотя ушло у нее на это не больше двух секунд.

Услышав стрельбу в доме, фриц приказал еще двоим, тем, которые укладывали погибших, проверить, что происходит в доме, а сам взвел курок, направив его на толпу, стоявшую перед ним. Ближе всех стояла властная женщина, которая именовала себя хозяйкой усадьбы. Справа от нее, сжимая ее руку, словно ребенок, прижималась к ней Маруся. Немец решил, что это были мать с дочкой.

– Не бойся, девочка, – шепнула ей Ягарья Павловна и улыбнулась, – если что, помни: ты свободна. Лети, моя ласточка, спасайся!

Маруся, соглашаясь со словами любимой наставницы, активно закивала головой, хлюпая носом.

Снова стрельба. Из дома никто не вышел.

– Осталось пять, – шепнула Ягарья.

– Oh du alte Hexe! Versteckst du dort russische Partisanen? (Ах ты, старая ведьма! Ты прячешь там русских партизан?)

Немец быстрыми движениями закинул автомат за плечо и достал пистолет, направив его на Ягарью, подойдя к ней слишком уж близко. В случае выстрела он бы не промахнулся. Тем не менее глаза его на нее не смотрели: он умело наблюдал за всей толпой баб и детей, поставленных перед ним и то и дело косился на дом, откуда была слышна стрельба, и откуда так и не вышли уже четверо его солдат.

Павловна никак не отреагировала на слова немца, потому он направил оружие на рядом стоявшую девушку.

– Geh vorsichtig ins Haus. Schießen, um zu töten (Осторожно подойдите к дому. Стрелять на поражение), – скомандовал он еще двоим. – Сколько их? – спросил он Марусю. Та плакала. – Сколько их?! – закричал на нее фриц.

Ягарья Павловна сделала маленький шаг вперед и вправо, прикрывая собой напуганную до смерти девушку.

– Маруся! – успела выкрикнуть Ягарья.

Раздался выстрел. Одиночный. То не была автоматная очередь. Удивленный немецкий офицер округлил свои голубые глаза, не веря в то, что они только что увидели: девушка, которая вот только сейчас стояла перед ним, держа за руку, как он думал, свою мать, исчезла, испарилась, пропала. Одежда ее упала наземь. А из-за спины той, в которую он только что выстрелил, выпорхнула и улетела в сторону леса птица. Это была, кажется Schlucken. Ласточка. От удивления он посмотрел в глаза Ягарьи, словно вопрошая к ним: «Это правда была ласточка?». Но в то же мгновение он обо всем забыл. Он видел только их: пару карих очей, темных до отвращения и манящих до безумства. Эти два прекрасных и таких страшных глаза находились на расстоянии меньше вытянутой руки от его собственных. К этому чарующему взгляду добавился не менее околдовывающий голос, который что-то нашептывал офицеру на его родном языке.

Фриц развернулся на каблуке сапога, подошел к одному из своих солдат, забрал у него автомат, не встретив ни малейшего сопротивления: тот ничего не понял, и за считанные секунды расстрелял троих других, затем бросил автомат в сторону, поднял свой пистолет и выстрелил из него себе в подбородок.

***

1905 год

Девочка проснулась от того, что канарейка в клетке уже вторую минуту без остановки щебетала свою утреннюю песню. Длинные каштановые кудри, в которые ночью распустилась толстая коса, прилипли к щекам. Она сладко потянулась, пожелав доброго утра неугомонной пташке, затем подошла к клетке, улыбнулась ей и посмотрела в ее маленькие глазки-пуговки. Птичка умолкла и принялась клевать насыпанное ей зерно.

– То-то, фрау Лиззи! – сказала девочка и вышла из комнаты.

Вот уже неделю мама не выходила к завтраку, болезнь, начавшаяся еще в конце осени, прогрессировала.

– Papa, fühlt sich Mama schon besser? (Папа, мама стала лучше себя чувствовать?) – спросила уже умытая, опрятно одетая, с уложенными волосами девочка.

– Nein, mein Schatz. Mama geht es leider nicht besser. Aber ich bin mir sicher, dass sie sich bald erholen wird! (Нет, моя родная. К сожалению, маме не лучше. Но я уверен, что она скоро поправится!) – ответил отец. Ягарья почему-то ему не поверила.

– Быть может, скоро приедет твоя бабушка Ирма, – сказал отец по-русски.

– Но, папа! – возмутилась дочка. – Она же меня не любит!

– Не говори чепухи, mein liebes Mädchen! Да, она бывает груба, но она не может не любить тебя, ведь ты – ее родная внучка!