Владимир Стрельников - Водяной. Книга 3 [publisher - ИДДК]

А сегодня вылупились мои новые русалочки, Айлин и Мавия. И я с ними и тремя их старшими сестрами отправился крестить их кровью и болью. Тут снова холера объявилась: неподалеку от Коканда целый городок заперли на карантин, со всей средневековой жестокостью. То есть никого из города не выпускают, попытавшихся выбраться ждет смерть от стрелы, пули или сабли. Правда, в сам город идут местные табибы, их ученики, муллы и студенты медрессе. Плюс поставляют продовольствие.

Вот я и решил, что здесь можно научить ценить жизнь и уважать смерть не хуже, чем вырезая десятки работорговцев. Никуда те от нас не денутся, а здесь наша помощь может оказаться критично нужной. Тем более что эти девочки, уже в своей первой жизни, были тренированными убийцами.

Сборы были недолги, от Кубани до Волги… нет, немного не то. Но и на самом деле, сборы были недолги. Простые крепкие лошади, добротный армейский фургон, бинты и лекарства, что я с девочками делал хоть и потихоньку, но постоянно. И вперед.

Ехали именно по дороге, неторопливо. Пара полукровок-тяжеловозов легко перли фургон, три девочки спали в фургоне, я сидел на козлах, рядом со мной сидели Мавия и Марина, обе с тяжелыми четырехствольными дробовиками. Жуткая штука, надо сказать.

По дороге мы попали в караван лекарей, едущих в Беш-Арык, тот самый городок, в котором бушует холера. Пять осликов, запряженных в малые арбы, и десяток учеников, идущих пешком. И один-единственный очень старый дед-табиб, сидящий на первой арбе.

Я передал поводья высвистанной мною Анфисе и спрыгнул с фургона, догнал арбу с дедом.

– Вассалом алейкум, уважаемый. Мое имя Захар-бай, я и мои ученицы следуем в Беш-Арык, желаем помочь страждущим. Вы едете туда же?

– И тебе здравствовать, Захар-бай. Видел я, как ты на своем воздушном шаре летал. И что тебе дома не сидится? Еще девок поволок… жить вам надоело? – На меня глянули неожиданно ясные и умные глаза пусть и старого, но вполне себе очень разумного человека. – Ты знаешь, что смертность в городе превышает обычную в восемь раз? Течение болезни страшное, выжившие гибнут от осложнений, просто от голода и жажды, нет сил добраться до воды и еды. И уберечься почти невозможно, только спиртом руки мыть и кипяченую воду спиртом разводить. По городу бродят пьяные целители; а пьяный целитель – это почти мертвый целитель. Вода, вскипяченная, но остывшая и постоявшая так пару часов – снова становится опасной. Население города почти вымерло, из семи тысяч жителей уцелело около двух тысяч. И то – неизвестно, выживут ли они. Из целителей, имамов, учеников – погиб каждый второй. Каналы засыпаны, в городе нехватка воды. Колодцы сохнут. Дров уже почти нет, у кого есть силы – разбирают дома, снимают с крыш камыш и доски. Вон, смотри – как только мы пройдем ту заставу, пути назад не будет. Нас расстреляют аскеры и сожгут тела.

– Нет в этом мире никого, кто знал бы волю Аллаха. Но помощь ближнему своему – для врача обязательна, иначе мир рухнет. Я должен попытаться посмотреть, в чем дело. А девочки – они присягнули мне. Причем я не имею права освободить их от присяги. Кому они нужны будут кроме меня? – Я посмотрел на старика, на его учеников. Надо же, знали, на что идут, но молчат, не ропщут. Нет, конечно, противиться воле эмира – это все едино, что смертный приговор подписать самому себе – но на этих ребятах страха особо и не видать. Впрочем, молодость и мусульманство. Бесшабашность и осмысленная отвага и жертвенность – жуткая смесь.

Около заставы нас встретили пара весьма воинских чинов и мой знакомый-кукелташ. Они передали нам груженные спиртом, керосином, дровами и продовольствием телеги, несколько бочек с чистой родниковой водой на колесах, так сказать, водовозки, и проводили к начерченной на накатанной колее красной черте.

– Аллах акбар. – Старик несильно шлепнул по спине своего ослика камчой, и мы двинулись к распахнутым воротам города. Никто нас не встречал. Из-за городской стены поднимался столб черного дыма.

– Потому что без воды, и ни туды и ни сюды… – Я щелкнул кнутом, подгоняя старого мерина, запряженного в водную арбу. За мной привязаны за поводья еще три такие же, так что я сейчас не только водяной, но еще и водовоз.

Над воротами трепетал черный флаг – символ эпидемии. Сразу за ними никого, первые ворота закрыты и зачеркнуты поперек белым крестом. Следующие также – и сплошь почти вся улица. На небольшой площади следы огненного погребения, причем неоднократного. Окрестные дома разобраны на дрова. И тишина, только крысы шмыгают по улице. А, здесь зернохранилище за стеной, вот они и носятся, затариваются кормом не хуже хомяков, пока их никто не гоняет.