О`Санчес - Дом и война маркизов короны

Первый рассмеялся Хоггроги, а за ним уже все остальные — полковники и тысячники. Один только Марони Горто не смеялся и лишь тихонько вздохнул про себя: гроза прошла стороной для этого молодого выскочки… а жаль. Вот что нужнее всего в нынешнее-то время: язык без костей.

— Все мои предки, дорогой наш рыцарь Бегга Рокари, брезговали держать при себе шутов, и не мне сей обычай рушить, даже ради тебя, моего старого товарища, проверенного в боях и в пыльном быту. Это первое, что ты должен учесть на будущее.

— Ваша светлость!..

— Продолжаю: выдержка. Это второе, что ты должен усвоить навсегда. Умение выжидать, умение не перебивать… Третье: разум. Объясни-ка нам, всем присутствующим здесь: почему я не разрешил тебе дальше сотрясать холодный воздух горячими криками? Итак? Вслух, как воин — воинам.

Рокари заставил себя помедлить, подумать, а не ринуться вперед и наобум с разъяснениями, которые и без него должны быть хорошо известны тем, чье ремесло война. Известны-то всем, да пользоваться драгоценными знаниями умеют немногие… Вот и он попытался высунуть язык, словно мальчишка бесштанный, словно баба на рыночной площади…

— В стане врага явная смута, ваша светлость. Смута началась, и мы все это услышали. Однако поспешные и необдуманные слова, вброшенные в малознакомую обстановку, могут помешать выгодному для нас развитию событий, вместо того чтобы им помочь. Существует вероятность того, что сии слова ускорят дело, помогут нам, однако, противоположная вероятность также имеет место быть и, как показывает опыт войн, запечатленных для потомков нашими учеными жрецами… — Рокари остановился, в надежде, что его светлость перебьет, либо разрешит ему не пересказывать наизусть строки из военного трактата… этого… забери его боги, полководца этого… забыл имя… Но его светлость выжидающе и молча смотрел на своего сенешаля. Наф его разберет — что там у него в голове…

— Одним словом, в выгодной для нас обстановке лучше промолчать, нежели словами вызвать непредсказуемые последствия, которые, в силу своей непредсказуемости, гораздо чаще оказываются вредны, чем полезны. Я же вознамерился необдуманно болтать. Вот. Ваша светлость. Я сказал.

— Дельно воспроизвел. Впредь я рассчитываю, что ты будешь поступать согласно когда-то написанному и только что сказанному. — Хоггроги поднял к тучам мизинец левой руки, завершая тем самым небольшой выговор своему сенешалю. Так — что? Медового взвару тебе?

— Не-ет! Теперь лучше бы отварчику, ваша светлость! — И опять все с облегчением захохотали, даже Марони Горто хмыкнул беззлобно.

— Тогда — к столу, судари. Подкрепимся скромно, дабы осажденные видели нашу беззаботность и уверенность в себе. На пищу не налегать, ибо сражение еще не закончено, не стоит и галдеть на все небо: мы должны славить своим поведением и личным примером скромность, умеренность, добродушие. С вашего позволения, судари, дудочники будут сопровождать нашу трапезу благолепием умиротворяющей музыки. — Маркиз Хоггроги первым присел к расстеленной прямо на земле круглой кошме, огромной, сшитой из десятка выделанных бычьих шкур, следом за ним, по правую и по левую руку, сенешали Марони Горто и Рокари Бегга, а дальше уже, по кругу, в вольном порядке, полковники и тысячники двух полков, и все пятеро сотников личной дружины Хоггроги. Пажу Керси, несмотря на почетную должность и благоволение его светлости, в походе не полагалось трапезничать среди высокопоставленных воинов, и он сидел на пятках слева сзади от повелителя, готовый в любой миг вскочить и исполнить приказ, либо пожелание, буде они возникнут у его светлости. Под каждого из трапезничающих подстелена белая кошма, и только у его светлости — черная, жесткая, шкуры цераптора, отличительный знак его главнокомандования.

Невысоки горы вокруг Тулума, но зиму и осень привечают заметно раньше, нежели равнинные просторы, а расставиться с ними в пользу весны и лета не спешат. Наверное, завидуют могучим своим собратьям из Карберского хребта, круглый год укутанным в снег и облака — вот уж там прохлада: осень меняет зиму, зиму меняет осень, чистота, воздух прозрачен и звонок, природа черна и бела, безо всякой там ряби и пестроты, и копошений, отвлекающих от мыслей о Вечности…

— … Керси! Спишь, что ли?

— Виноват, ваша светлость, задумался!

— О чем?

Керси покраснел, но его светлость спросил — надо отвечать.

— О том, ваша светлость, что высокие горы нарочно отвергают все природные краски, кроме черной и белой, чтобы посреди постоянной зимы не отвлекаться от размышлений о Вечности!