О`Санчес - Дом и война маркизов короны

— Марони.

— Я, ваша светлость.

— Что там с подковой? Зеленые потеряли?

— Так точно, ваша светлость!

Все находящиеся в шатре замерли, затаив дыхание… А у молодого, три месяца как назначенного полковника «зеленого» полка, оледенело и остановилось сердце…

— Ну, и что скажешь?

— Случайность, ваша светлость. Там все в порядке.

— Случайность?

— Так точно, ваша светлость, проверено!

— Хорошо. А у святых отцов есть какие нужды, либо заметы? Если нет — все, день закончен.

Тук… тук… ту-тук! Оттаяло полковничье сердце и беспорядочно заплясало в ликующей груди. Члены военного совета тоже облегченно выдыхают и вдыхают и расходятся по шатрам в полном восхищении: Марони-то как своих защитил, четко рубанул! А его-то светлость — не придирался, не доставал! Верит нам. Но глазастый! Сейчас бы полковнику винца выпить как следует, да запить его чем-нибудь покрепче, да и рухнуть до утра, не переживая вновь и вновь так и не случившуюся беду… Но накрепко сказано древними воителями: «В засаде не пой, в походе не пей!»

А в мятежном городе Тулуме уже догорало сражение, начатое против горожан маркизом Короны еще до начала похода, там, в родовом его Гнезде, с помощью страха, подкупа и лазутчиков, поэтому, когда Хоггроги подступил к запертым воротам, горожане, обессиленные ужасом и расколом в собственных рядах, едва нашли в себе мужество объявить с городских стен о своих требованиях и пожаловаться на причиненные им обиды. Сбрасывать со стены трупы прежних городских старшин, чтобы они прямо под ноги его светлости попадали — в самый последний миг восставшие постеснялись, передумали. Но его светлость не пожелал лично разговаривать с новыми старшинами: по его кивку вперед выступил молодой сенешаль Рокари Бегга и объявил громогласно волю его светлости: городу открыть ворота, а мятежников-старшин и новоявленных самозванцев-старшин выдать головою до единого, коленопреклоненными, в цепях, на ратушной площади, в присутствии достойных и уважаемых горожан. Сроку — час. В противном случае, все мирные разговоры на этом заканчиваются и город подлежит захвату на правах военного времени.

Лихой рыцарь Рокари Бегга хорошо знаком жителям удела, а также врагам по ту сторону границы: умен, отважен и беспощаден. Весел и горяч, это в нем тоже присутствует полною мерой, однако веселье рыцаря Бегга очень нравится его друзьям и сподвижникам и весьма не по нутру противникам и врагам, а кто для него горожане в эти минуты? Именно что изменники и враги, и уж ежели его светлость доверил захват города своему бывшему пажу Роки, а ныне сенешалю рыцарю Рокари Бегга — пощады не жди! Врагам не часто попадается на пути большее, нежели он, чудовище! Впрочем, старый сенешаль Марони Горто может быть ничуть не менее деятельным, жестоким и веселым в захваченном городе. В захваченном по законам войны городе! Это значит — безнаказанные грабежи и резня три полных дня, включая ночи. Это значит разоренные и сожженные дома и лавки, изнасилованные жены и дочери, это убитые без вины, просто для потехи, знакомые и друзья… А тебе лично — удастся ли уцелеть?.. Это пожары и всепроникающая трупная вонь… И долгие, долгие годы страшных воспоминаний. К горожанам только сейчас начало приходить осознание, каково это — из имперцев превратиться во врагов Империи, на своей шкуре, так сказать…

С городских стен послышался невнятный шум… звон… вскрики… Люди маркиза, конечно же, заметили сие, и Рокари привстал уже на стременах, чтобы одобрительными словами подхлестнуть начавшееся, но Хоггроги не дремал:

— Кари! Ни слова. Все отходим.

Люди маркиза, во главе с ним, отодвинулись от городских стен ровно на шестьсот локтей, чтобы быть недалеко и чтобы успеть защититься, если обезумевшие горожане попытаются совершить внезапную вылазку.

Рокари Бегга вздохнул: сейчас будет выволочка. Если бы маркиз назвал его детским прозвищем Роки — было бы проще. А он его — нынешним прозвищем обозначил, когда приказывал заткнуться. Значит, предстоит втык.

— Отварчику, Роки?

Рокари Бегга обомлел вместо ответа: его светлость Хоггроги насквозь видит его мысли и даже издевается над ним, тасуя прозвища. Но сенешаль нашелся:

— Я бы лучше цветочного или медового взвару, ваша светлость!

— Ты? Поверить не могу: с каких это пор ты предпочитаешь сладкое травяному отвару на костях?

— С тех пор, как ваша светлость соизволили на меня рассердиться на мою несдержанность у ворот этого свинарника, то есть с недавних, с «толька что». Вот я и… чтобы не так горько…