О`Санчес: Перепутье Первое

— Вот же дурак, а? Ваша светлость, ну почему горули такие тупые! А как вы узнали, что он на задних лапах стоял, а не пригнулся?

— Случайно. Глаза и клыки у него блеснули. Ты ему как надо влепил, в брюхо. Если он один караулил — значит старый был, одиночка. Все, брат, теперь тебя самого съедят, к утру и стрелы от тебя не останется… Да, судари мои, вот вам граница обозначена, вернее всякого трактира: уж коли старые горули не боятся ночью в одиночку охотиться — кончились Пригорья.

Оба спутника дружно кивнули, соглашаясь с бесспорным доводом.

— Но все равно — уши востро держать. Не то один такой рыцарь ехал-ехал среди бела дня по ровной безопасной дороге, да и чихни вдруг! А конь его был молодой, пугливый… Встрепенулся и понес, да как раз мимо дерева, а в дереве сук поперек, на уровне головы… Конь-то дальше скачет, всадника несет, а голова, слышь, на суку в шлеме качается, как в люльке!

Все трое опять негромко засмеялись, продолжая на рысях двигаться в сторону двух желтых огней… Верно: это и был придорожный трактир 'Ручеек', так и на вывеске изображено и написано.

Радостно бывает — поменять, сделав единственный шаг, чистые и влажные, с горчинкой, запахи ночной осенней прохлады на удушливый и теплый, весь пропитанный уродливым человеческим духом, трактирный чад. Там, под звездами, ты слаб и одинок, даже если под тобою горячий конь, а бок о бок верные люди, с мечами наготове… Сладко дышится, но с каждым вздохом в грудь все теснее набивается… печаль… неизвестно для чего… И все кажется таким мелким, ненужным, бесполезным… Ночь, глубокая ночь, тому причиной, и богиня Ночи, коварная Сулу. Прочь, отвяжись, не пристало воину кручиниться да грустить и загружать себе голову пустопорожним, словно какому-нибудь звездочету!

Трактир не мал размерами, столов с десяток, да кабацкая стойка, да невысокая оградка, отделяющая три 'господских' стола от семи 'прохожих'. Господские столы все пустуют, а за 'прохожими' — четверо человек народу, двое мужчин да две красотки в дорожных нарядах, не иначе — веселые девки путешествуют. Ночь, все остальные постояльцы спят, чей-то храп сверху даже сюда доносится. Одна красотка, похоже, даром времени не теряла и вытрясла из одинокого полупьяного ратника-верзилы кружку белого вина под лакомство: яблоки в меду. А другая повертелась, наверное, так и сяк возле другого странника, да и отлипла, не солоно хлебавши. Первый странник — истинный вояка, из так называемых 'черных рубашек', здоровенный малый со странными, вроде как заморскими, наручами на предплечьях, второй же — мирный простолюдин, среднего роста и возраста, из-под простой кожаной шапки — седые волосы до плеч, в одной руке свиток, в другой стило, взгляд отсутствующий. Не иначе — знахарь, либо книгочий, с таких никакого прибытку быть не может… Зато вновь зашедшие путники — явно богатые люди, владетельные господа, наверняка при золоте…

Сели за 'прохожий' стол, спросили вина получше, балыку пожирнее, слуга с подносом тут как тут! Свободная девка, пользуясь вольностями дороги, священными во всей Империи, немедленно подсела к вновь прибывшим, поближе к самому молодому и главному из них.

— Ах, что мне больше всего на свете всегда нравилось в мужчинах, так это могучая стать, и при этом — милые конопушки вокруг носа. Вот как у тебя, милый!

Тот, к кому она обратилась, мог бы одним взмахом руки отослать ее прочь или даже обозначить грубыми словами ее принадлежность к малопочтенной гильдии, но он не сделал ни того, ни другого, а даже кивнул трактирному слуге, чтобы тот поднес девушке такую же кружку с вином.

— Чем это я вдруг мил тебе стал?

— Сама не знаю, влюбилась. — Девка надула губы и пропела эти слова самым низким тоном, что у нее был. — Я хочу быть только твоей, и чтобы ты был только моим! Зайчик…

Двое спутников рыцаря ели и пили, не произнося ни единого слова, вероятно, подобное почтительное молчание было у них в обычае.

— Зайчик уже год как женат, милая дева, и разводиться ради тебя не возжелает. Если ты расстроена этим — выпей вина, а то оно у тебя нетронутым бултыхается.

Девка заморгала, и в ее больших глазах появились настоящие слезы.

— Ты мне не веришь. Ты думаешь, что я такая… как все эти… — Она изящно махнула ручкой в сторону своей соратницы по ремеслу. — Но я вовсе не такая, и если ты позволишь мне побыть наедине с тобою хотя бы…

— Погоди, погоди. Да ты не из замка ли? — перебил ее рыцарь. — Ну-ка встань сюда, повернись…