Антон Пешкин - Голый край [СИ]

Они заметили меня довольно скоро и молча смотрели вытаращенными глазами. Мать заговорила первой:

— Любимый, Майя… ходит.

И в этот момент поняла, что меня вот точно заметили. Смысла скрываться в тени больше не было, и я попыталась подойти к ним уже без опоры, но через пару шагов плюхнулась на четвереньки. Мать тут же вскочила и бросилась ко мне, но я лишь посмотрела ей в глаза и язвительно спросила:

— А ты не зна-а-ала?

По привычке показала ей язык, и она рассмеялась. Подняла меня на руки и, усадив меня на колени, села за стол, возвращаясь к ужину.

— И почему же ты не спишь, вороненок?

Она начала называть меня так уже довольно давно, но лишь пару недель назад узнала значение этого слова. И, черт возьми, мне нравится это прозвище!

— Хочу с папой говорить.

— С папой? Ты что же это, папу любишь? — сюсюкающим тоном произнес огромный, бородатый мужик напротив, а я в ответ лишь поморщилась.

— Она не любит, когда так… — мама наклонилась вперед. — Майя умная, как ворон. Ей нравится, когда с ней говорят на равных.

— Вот как? — отец усмехнулся. — Что ж, дочь моя, давай поговорим. Ты, наверное, соскучилась? Или хочешь, чтобы я тебе что-нибудь подарил? Куклу, да?

Он очень хотел угодить мне. Было видно, что за суровой северной внешностью скрывается душа любящего отца и заботливого мужа, и меня всегда это подкупало. Если он творил что-то ужасное, я точно знала, что все это не просто так. Папа для меня самый добрый человек в этом мире.

— Соскучилась! — уверенно заявила, кивнув. — Папы дома нет!

— Но папа ведь работает, вороненок. Чтобы было что кушать.

— А я хочу папу дома, чтобы когда солнце!

Оба родителя умиленно улыбнулись. Черт, все-таки сложный у них язык. Ну ничего, еще привыкну.

— Папа, я сама могу быть!

А вот после этих слов улыбка исчезла с лица отца. Его нынешнее выражение можно было описать разве что, как озадаченное.

— Папа, тебе трудно. И мама хочет помогать тебе. А ты не разрешаешь.

— Но милая моя, я ведь беспокоюсь о…

— Не надо! — резко и настойчиво оборвала его на полуслове. — Я сама! Ты переживаешь?

— Да, переживаю. Я знаю, что ты умная девочка, но всякое бывает.

— Тогда давай я буду с дядей умным! — ударила ладошкой по столу и тут же об этом пожалела. Больно же. Еще и отец не понял о ком говорю. — Хьялдур дядя!

Когда отец услышал это имя, то тут же выронил деревянную ложку. Ребенок тянется к родителям, потому что они становятся для него образами для подражания. Если ребенок тянется к знахарю, к колдуну, то это как минимум необычно.

— Будешь… с друидом? — переспросил он. Уже слышала это слово, но оно слишком сложное, чтобы его можно было сразу запомнить. — Зачем, вороненок?

— Чтобы дядя друид мне рассказывал разное, а я не сама была.

— Рассказывал? Что рассказывал? — отец удивленно вскинул брови.

— Про траву и про умное!

Отец замолчал. На его лице читалась смесь удивления, непонимания и гордости. Его дочь в возрасте меньше года уже тянулась к знаниям, которые многим и во взрослой-то жизни не сдались. С другой стороны, он отчаянно отказывался признавать тот факт, что травы и знания его дочери интереснее кукол, игрушек и прочих детских забав.

— Майя, это…

— Хочу! А когда солнце опускается, меня домой, и я буду с мамой и папой!

Мужчина тяжело вздохнул. Мы договорились, что он попробует поговорить с Хьялдуром после какого-то праздника — только сейчас узнала это слово. Меня это устраивает. Хотя значило, что это как минимум случится в этом году, ведь праздники раз в год и бывают.

Довольная собой, после ужина крепко уснула в кроватке.

Праздником, про который говорил отец оказался, кто бы ожидал, мой день рождения. К этому сроку уже уверенно переставляла ногами в вертикальном положении и даже могла смешно бегать, размахивая руками во все стороны. Балансировать было сложно, и пусть я и падала, но сразу же вставала. Мама мои игры поощряла и с радостью гонялась за мной по дому. Иногда мы выходили с ней погулять по деревне уже за ручку. Правда, долго так гулять не могла и быстро уставала, так что матери все еще приходилось таскать меня на своих хрупких, нежных руках.

В тот день она разбудила меня, поцеловав в лоб. Как оказалось, разбудить меня довольно легко. Пару раз я чуть не расплакалась — тело берет свое — но сдержалась, дабы не беспокоить родителей лишний раз. Под руку поднялась с кровати, и мать принялась наряжать меня в темно-серое платье, сшитое, как понимаю, кем-то из деревни. До этого одежды у меня не было, и я носилась по дому голая. На улицу выходила разве что в легкой ткани, накинутой на плечи на манер накидки.